Непобежденные
Шрифт:
Апостол Павел, имея желание быть со Христом, говорил ученикам: «…Оставаться во плоти нужнее для вас». И не просил Господа ускорить своего переселения на Небеса. А теперь вспомним батюшку Серафима Саровского. Батюшка был прост в слове: «Там – лучше». Однако правда в том, что мы и на земле нужны Господу. На нашей Русской земле. Мы должны жить и благодарить Иисуса Христа за жизнь.
Идет война. Поэтому нередки случаи, когда люди жертвуют жизнью ради Родины. Грех ли это?
Из истории Церкви мы знаем: одна мученица кинулась вниз головой с крыши,
…Агенты Бенкендорфа, должно быть, ушки держали востро, слушая отца Викторина. О войне он сказал, сказал о тех, кто жертвует жизнью ради Родины. Но эти слова можно и к немцам отнести.
Инспектор Ступин был согласен с проповедью: цесаревич Алексей на месте! Священник чтит Царя!
Смерть агента
В Людиново прибыл батальон, снятый с фронта.
Засылку агентов в партизанские отряды Бенкендорф возложил на Дмитрия Иванова. Митька Иванов остановил выбор на учительнице из деревни Березовки. Милая, умные глаза. Личико светлое, ясный лобик. Все советское ненавидит. Ненависть оправданная – отца и мать раскулачили бессовестно. Живности «лишней» – жеребенок у лошади да телка у коровы. Телку оставили, чтоб деньжонок на учебу Лизоньке собрать… Старший брат погиб на лесоповале в Мордовских лесах, отец вернулся из Караганды больным. А сердечного друга Елизаветы, взявшего в руки обрез постоять за крестьян, – застрелили чекисты.
Судьба.
В эти самые дни Нину Зарецкую взяли на работу переводчицей в комендатуру. Отец Викторин о предложении Ступина сообщил через Олимпиаду и Азарову Золотухину; тот был рад иметь своего человека в самом гнезде врагов.
Но Нину посылали и на допросы в полицию, если приходили офицеры из конторы Айзенгута. Отец Викторин сильно переживал за нее.
А Нина тряслась, попадая в это страшное место, но чуть ли не в первый день службы сообщила отцу очень важное и очень нужное.
Машинистка полиции Анастасия Петровна встретила в коридоре новую переводчицу, белую как полотно.
– Что с тобой?
Нина ресницами хлоп-хлоп, слез нет, а на лице – ужас.
– Бьют, что ли, кого?
Головкой кивнула.
– Кого?
– Девушку. Резиновым шлангом. Ее на снег выбросили, во двор.
Анастасия Петровна дала воды попить.
– Партизанка… У нас бьют жестоко. Привыкай к человеческой грязи. Вот, гляди! – показала бумажонку. – Печатаю для доклада немцам.
Нина прочитала: «Староста деревни Вербежичи г. Горбачев помогает партизанам. Для партизан деревенские жители хлеб пекут. Громова».
– Может, и пекут хлебушек! – сказала Анастасия Петровна. – А куда этому Горбачеву деваться? Не даст хлеба – партизаны без спроса возьмут… Не жизнь, а беда! Партизаны не прибили, наши укокошат. Нашим лишь бы поживиться чужим добром. А немцам – что? За службу чин дадут, медаль.
Когда Нина и Анастасия Петровна шли на обед, им встретились Иванов и с ним пригожая, быстроглазая молодая женщина.
– Вот она, Громова-то! – сказала на улице Анастасия Петровна. – Красивая, добрая с виду, а – доносчица… Не первый раз с Митькой вижу дурочку. Завербует, к партизанам пошлет. А у партизан-то на предателей нюх собачий.
Поговорили и забыли, но уже через день Василий Иванович Золотухин читал донесение Ясного.
«Из достоверных источников стало известно, что для засылки в партизанский отряд готовится некто Громова, лет 30-ти, темно-русая, среднего роста, одета по-городскому, по характеру вспыльчива, питает страшную ненависть к коммунистам и активистам. С каким заданием пойдет – неизвестно, умалчивает. По логике, она должна вернуться вскорости».
Немцам важно было знать, какие силы сосредоточены в отряде, какое у партизан вооружение.
Иванов сам повез Елизавету Громову в Куяву на легких быстрых санках.
– Возвращайся обратно, особенно не задерживаясь! – просил Митька учительницу. – До чего же сладко тело твое дышит!
– По любви мое тело исскучалось, – невесело призналась Громова.
– Буду ждать.
– Не молод ли для меня?
– Коль на такие дела сгодился, какие теперь делаем, и в других не оплошаю.
– Не оплошай! – Серьезно глянула: – Скажи, что с Россией будет?
Митька даже лошадь придержал:
– Ты о чем?
– О том, что такие пары, как ты и я, – сволочей нарожают.
– Ты себя сволочью зовешь?
– Сволочью. Мщу за убитую жизнь нашей семьи. Но мой прадед гренадером служил, в самом Санкт-Петербурге…
Митька стегнул лошадь кнутом. Помчались. Лес в струнку вытянулся по сторонам дороги. Митька крикнул Елизавете на ухо:
– Мозги побереги! Как бы не закипели от думанья. Выживем – поглядим. Коли Германия будет везде – в Австралию можно будет махнуть.
Проехали на рысях Куяву.
– Пора? – спросила Громова.
– Погоди торопиться. Поближе подвезу.
Отпустил вожжи. Лошадь сначала бежала, потом трусила, перешла на шаг, и сани замерли.
Громова выбралась из-под тулупа:
– Пошла?
Он прикрыл веками глаза, соглашаясь.
– Хороши у тебя ресницы, паря!
– Погляди, есть ли у них минометы, – сердито сказал Митька.
Подняла руку, но не обернулась.
Партизаны остановили учительницу Громову в деревеньке, в Ивоте, одноименной поселку, где прошло детство и отрочество Алеши Шумавцова.
Громову даже судили. В тот же день, как взяли. И расстреляли в тот же день.
Был невезучим засылавший.
Переводчица
Нина Зарецкая, переводчица комендатуры, багровела до корней волос от стыда, от позора смотреть на мужчин и женщин, которым приказывали раздеваться догола, а потом пороли резиновыми палками. Но лицо Нины становилось белым, когда люди кричали от боли, а ягодицы и спины избиваемых превращались в кровавое месиво.