Непобежденные
Шрифт:
– А мы кто? – спросил Иванов.
– Мы – новые люди, верящие фюреру. Я ненавижу хаос существования. Я – за порядок.
Иванов состроил озабоченность на лице:
– Мне было бы интересно посмотреть документацию. Отсев мобилизованных столь велик, что закрадывается подозрение в умысле.
– Больных действительно много, – сухо сказала Андреева. – Германия для здоровых людей. Картотеку вам предоставит Азарова.
Целый день просидел Митька в больнице, просматривая карты больных. Порядок в документации
На другой день, рано утром, старший следователь явился на квартиру Олимпиады Зарецкой.
Это была коммуналка, но привилегированная. Одну комнату занимала Азарова, другую – Зарецкая.
Женщины собирались на работу.
– Вас я не задерживаю, – сказал Митька Клавдии Антоновне. – Я с вами вчера беседовал. А с вами, Олимпиада Александровна, поговорить не пришлось.
– Но меня на работе ждут. Я в операционной нужна.
– Вас заменят.
– Я арестована? Это допрос?
Митька улыбнулся – обаятельный, застенчивый молодой человек.
– Простите! Я веду следствие. Мне приходится опрашивать всех сотрудников больницы. Не допрашивать, Олимпиада Александровна, а только опрашивать. Беседовать. Если вы предложите мне чашку чая, буду вам признателен. У меня такая работа, что ем на ходу, а чаю на улице не выпьешь.
Азарова наконец собралась, оделась, ушла.
– Проходите на кухню, – сказала незваному гостю Олимпиада. – Мы завтракаем на кухне.
Кухня была просторная, стены белые, фарфоровая чашка – белая с золотым ободком. Скатерть белая, с кистями.
– У вас замечательно! – обрадовался Иванов строгости и безупречности обстановки.
– Ни у меня, ни у Клавдии Антоновны нет семьи. Чистота – наше утешение.
К чаю были сахар и галеты.
– Скажите откровенно, чего ради, от кого спасает Азарова деревню-матушку? Партизаны, каратели, война… Бомбы, наконец. А в Германии – человеческая жизнь!
– Вы действительно хотите откровенного разговора? – спросила Олимпиада.
– Да. Хочу. Я хочу сберечь русских парней и девушек от неминуемой смерти, а мне мешают. Я не верю всем этим справкам. Милая русская деревня, а девки, скромницы, сплошь венерические больные.
Олимпиада слушала, глядя в чашку. Помешала ложечкой сахар, и в чашке образовалась воронка.
– Господин старший следователь!
– Зачем вы так! – вскинул глаза господин старший следователь. – Я – Дмитрий. За глаза Митькой называют.
– Девушки наши были скромницы и по-деревенски наивны до 4 октября 1941 года. В этот день, если помните, Людиново стало Европой. Чуть позже через наш район прошли части, переброшенные из самой Франции. Солдаты, прошедшие Европу, насиловали простушек Брынских лесов.
– Допустим! – Было видно: Митька не ожидал таких объяснений. – Допустим! А туберкулез? Чахоточных в Людинове все знали.
– Людиново голодает с сентября. В деревнях,
Митька быстрыми глоточками допил чашку, подошел к окну, заложа руки за спину. Постоял, снова сел за стол.
– Простите, Олимпиада Александровна. Нервы. – И засмеялся: – Мне двадцать один год – и нервы!
– Вот видите, – сказала Олимпиада. – У вас – нервы! А у деревенских девушек – букет любовной заразы.
Иванов вспылил:
– Вам доставляет удовольствие порочить немецкую армию.
– Избави Бог! Я к немецкой армии имею отношение только тогда, когда в наш госпиталь доставляют раненых.
Вцепился глазами в глаза:
– Ваш брат, Викторин Александрович, давно сотрудничает с НКВД?
Олимпиада вспыхнула:
– Безобразный вопрос.
– Безобразный? Сколько священников у нас село в 37-м? Отец Николай Преображенский, отец Александр Бриллиантов, батюшки Нагибин – не помню имя, Георгий Булгаков, Петр Казанцев. В Курганье – отец Петр Куликов, отец Василий Лебедев. Почему вашего брата не тронули?
Олимпиада не отвела глаз. Ответила спокойно:
– Мне оскорбительно вести такие разговоры об отце Викторине. Да, не арестовали. Свели корову со двора, лишили жилья. Архиерей, слава Богу, догадался переместить батюшку из Огори в Людиново. Здесь как раз четырех священников арестовали. Я уж не помню, сколько успел отец Викторин послужить в Лазаревской церкви. Налогом задушили. Ушел на курсы счетоводов.
Митька придвинул стул ближе к Олимпиаде.
Положил руки на стол. Пальцы длинные, красивые. На лице тени, лицо тонкое.
– Хотите съездить в Германию? На месяц. Посмотреть, как люди по-людски живут.
– Какая Германия? Я помогаю хирургам отрезать руки и ноги, латать пробитые головы, доставать железо из легких, зашивать развороченные животы.
– Ты другой жизни хочешь? – Митька встал, глаза у него блестели.
– Не хочу. Я как все.
– На вид умная, но такая же русская дура, как твоя мудреная Азарова, как твой брат… – Вышел в коридор, надел шинель. – Мы с тобой у нас поговорим.
У двери повернулся, усмехнулся:
– Не прощаюсь.
Работа Иванова
Про угрозу свою Митька не забыл, но недосуг стало до больничных, чересчур грамотных медсестер.
Немцы готовились к великим успехам на фронтах. По их новым планам, Москва, даже не оккупированная армиями, должна вымирать от голода, как вымирает Ленинград.
Всего и нужно: оккупировать Кубань, Кавказ и оседлать плацдарм на Волге. Лишить Красную армию бакинской нефти, продовольствия с Кубани и приволжских областей.