Непобежденные
Шрифт:
— Поехали.
Лезгинов оглянулся. Пухлые щечки были совсем близко.
— Как звать тебя, красавица? — стараясь придать голосу снисходительный оттенок, спросил он.
Она засмеялась.
— Мария, а что?
— Как это — что? На фронт едем, надо знать…
— Что знать? С кем погибать придется?
— Зачем погибать?
— Да уж погиб бы… не знаю, как тебя величать…
— Николаем… Старший политрук Лезгинов, — спохватившись, поправился он.
— Вроде старшего лейтенанта что ли?
— Чего это я погиб бы? — не отвечая
Она снова засмеялась, радостно, с вызовом.
— Да уж погиб бы, — повторила, — встреться ты мне до войны.
— Веселая! — то ли удовлетворенно, то ли осуждающе сказал шофер. — В полку будут довольны…
Он оглянулся, вдруг резко вывернул руль влево, потом вправо, отчего веселая Мария ткнулась пухлой щечкой в ухо Лезгинову.
— Этак мы и не доедем, — сказала она все тем же волнующим зазывающим тоном.
— А ты думала, барышня, по бульвару едем? Тут ведь воронки.
— Воронки — не взрывы, — сказал Лезгинов, косясь на близко склонившееся к нему лицо Марии. — Вот если обстрел, тогда плохо.
— Да что вы говорите?! — дурашливо воскликнула она. — А мы-то обстрела и не видели ни разу. Живем в глубоком тылу, как у Христа за пазухой.
— Веселая! — восхищенно сказал шофер, теперь уже не оборачиваясь, не отрывая взгляда от дороги.
А дорога была и не поймешь какая — то громадные камни возникали за стеклом, мокрым от снежной мороси, то тусклые пятна воды в старых неглубоких воронках, то еще и не укатанная россыпь щебня от недавних взрывов. «Эмка» визжала лысыми шинами, но все везла, не останавливалась. И наконец подъехала к небольшому домику с забитыми как попало окнами и наполовину сорванной крышей. От домика бежал к машине человек в ватнике и плащ-палатке, накинутой поверх, — не поймешь, кто по званию.
— А мы вас ждем! — радостно сообщил он, козырнув вылезающему из машины Лезгинову, заглянул внутрь и вдруг бросился открывать заднюю дверцу.
Они стояли друг против друга, не обнимались, не целовались, только улыбались, обмениваясь пустыми репликами, по чему Лезгинов понял, что это не муж встретился с женой, не жених с невестой — просто знакомые.
— Это вы?!
— Это я!
— Помните брют? Которым вы меня угощали?
— Как же, помню.
— А я вас искал.
— Меня или брют?
— Ходил к домику, а домика нет.
— Бомба попала. Разнесло вместе с брютом.
— Жаль.
— Дом или брют?…
— Товарищ… — Лезгинов решил прервать этот, как ему казалось, пустой разговор. — Не знаю, как вас…
— Старшина Потушаев, — небрежно козырнул он и, осторожно взяв за локоток, повел Марию к домику.
— Товарищ старшина! — рассердился Лезгинов. Ему вдруг стало очень обидно. Мало того, что разомлел перед этой пышечкой, так теперь еще какой-то старшина себе позволяет. — Помогите разгрузить машину.
— Будет сделано! — даже не обернувшись, крикнул старшина.
И тотчас из домика выскочили два бойца,
В домике, как оказалось, было все приготовлено к встрече. На столе горели два фитиля в гильзах и четыре немецкие плоские свечки, так что и сразу после улицы Лезгинов разглядел расставленные скамьи, ящики, нескольких бойцов, чинно сидевших у стены.
— Командиры здесь есть? — с вызовом спросил Лезгинов, обращаясь к старшине, устроившемуся вместе с Марией в самом дальнем углу.
— Сейчас комиссар придет. И люди будут, — отозвался из угла старшина. — Да вы не беспокойтесь, товарищ старший политрук, все будет, как надо.
Но успокоиться Лезгинов не мог, вышел на улицу и тотчас вернулся: слякотно было на улице, неуютно. Подумалось, что зря он напросился в эту поездку. Рассчитывал поговорить с Марией, пооткровенничать: откровенность собеседника — это ведь первое дело во всякой политработе. В глубине сознания зрел ехидный вопрос: «Не о трудовых делах тебе хотелось с ней пооткровенничать, а вообще», — но он мысленно отгонял его. Лезгинов был уверен в эту минуту, что руководили им только интересы дела. Он был еще очень молод, старший политрук, и не умел строго спрашивать с себя.
За дверью послышались голоса, и в дом ввалилась большая группа людей. Один из них, в полумраке заколоченного дома ничем не отливавшийся от других, подошел к Лезгинову.
— Военком полка старший батальонный комиссар Коноплин, — козырнул он, — и заоглядывался: — А где делегация?
— Не смогли все-то приехать, только одна. Он указал в угол. — Подарки привезла.
— И за одну спасибо… Потушаев? Никак опять знакомую встретил?
— Честное слово, знакомую.
Старшина вышел из своего угла, ведя Марию за руку. Вокруг насмешливо загомонили бойцы, чем доставили Лезгинову немалое удовольствие. Не нравился ему этот старшина, ну никак не нравился.
— Тихо!
Военком тоже взял Марию за руку и усадил за стол. Потушаев хотел было присесть рядом с ней, но военком сердито посмотрел на него и тот устроился сбоку, в первом ряду.
Далее все пошло так, как Лезгинов и представлял себе. Военком произнес короткую речь о героических тружениках севастопольского тыла, которые, не щадя себя, работают для фронта, делают мины, гранаты.
— А что вы делаете? — повернулся он к Марии.
— Рукавицы.
— Что?
— Рукавицы шью.
— То, что сейчас крайне нужно, — нашелся военком и поднял руку, чтобы успокоить оживившихся бойцов.
Неподалеку грохнул взрыв, и он замолчал, прислушиваясь. И все замерли, ожидая, не рванет ли еще. Но было тихо, видно, шальной снаряд был одним из тех, что и в самые спокойные дни наугад кидали немцы. Таких снарядов можно было не бояться.
— На чем я остановился?… Да, на наших героических женщинах, что заменили у станков мужей и отцов, ушедших на фронт, делают мины, шьют нам рукавицы и все прочее, чтобы мы этого фашистского гада…