Неправильная пчела
Шрифт:
Оржицкий больше не приходил, Глина спросила как-то у Гомона, пускают ли к ней гостей, а тот весело ответил: были бы гости, а пустить-то можно, не тюрьма. Он непрозрачно намекал на то, что у Глины просто нет никого.
Глина могла бы катать себе жемчужные бусины, чтобы вернуть себе свой облик, и была уверена в том, что Гомон не стал бы препятствовать ей в этом. Она также знала, как напустить легкий морок, чтобы отвести людские глаза от своего уродства. Но утратив какой-либо интерес к мужчинам, она не стремилась устранить ожоги на лице и теле. Страшнее всего были ее внутренние ощущения – Глина была выжжена изнутри, и словно наказывала
За полгода Глина обошла с антикваром и его странной компанией весь город, изучила все точки продаж и находок. Питер открылся ей с другой стороны, нетуристической, но не менее привлекательной. Особенно ей нравилось бродить по заснеженному городу, когда случайно пролетит нарядная тройка лошадей, впряженных в карету. Это богатые молодожены устраивали себе и людям праздник. Она любила бродить у новогодних елок на площадях и рассматривать скоморохов и ряженых Петров и Екатерин, смеяться над их плоскими шутками. Впервые за много лет она отпраздновала новый год в антикварной лавке, с настоящими восковыми свечами в канделябрах, с золочеными яблоками и конфетами, которыми Гомон украсил елку. Утром она нашла подарок, как в детстве. Глина обрадовалась полосатому кашемировому шарфу только лишь потому, что забыла, каково это – получать подарки.
Потом наступила весна, которая в Питере была и стылой, и слякотной, но город расцветал от надежды на скорое тепло. И весна снова принесла подарок.
– Сегодня будем праздновать день рождения Галины Переверзевой.
Глина вспомнила, что сегодня как раз и есть шестое апреля, день ее рождения, который праздновался последний раз еще в Воронеже. Странное ощущение охватило ее, когда она увидела накрытый белой скатертью стол, блестящие серебряные столовые приборы и тарелки из тонкого фарфора с золотой каймой. Неужели в ее жизни было возможно всё то, что доступно другим, обычным людям? Гомон вручил Глине нарядный сверток, а когда именинница развернула шуршащую обложку, то оторопела.
– «Сказки бабушкиного сундука», Галина Переверзева, – прочла она на обложке и удивленно подняла глаза.
– Издана на спонсорские деньги, тираж небольшой, но… – Аркадий Аркадьевич широко улыбнулся, – начало положено.
Глина пролистала книгу. Ее записки историй вещей были переработаны в короткие рассказы, кто-то отредактировал и нарисовал иллюстрации к текстам. На немой вопрос Глины Аркадий Аркадьевич галантно поклонился.
– Ваш покорный слуга провел много бессонных ночей, исправляя отвратительную орфографию автора, а рисунки – дело рук Лёни.
Глина посмотрела на продавца, который обычно стоял за стойкой, а теперь ловко вытаскивал из пакета пирожки, виноград, бутылки лимонада и прочую снедь, раскладывая по тарелкам.
– Мне приятно, даже слов не подобрать, но… – Глина не могла удержаться, не сказав колкость, – но выглядит это все, как попытка показать мне, что я могу жить такой же обычной жизнью, как и все люди.
– А разве ты сама не поняла этого? Нужны доказательства? – усмехнулся Лёня.
– А ты тоже… – начала свой вопрос Глина и осеклась. Она неожиданно вспомнила приют на Комсомольской. Как она не замечала, что Леонид –это ушастый мальчик, с которым она ехала на автобусе в Третьяковскую галерею.
Аркадий Аркадьевич и Лёня засмеялись.
– Все мы немножко лошади, – ответил Лёня, но Глина не поняла его шутки и
Когда провозгласили первый тост, выпили по бокалу шампанского и съели по бутерброду, Лёня сказал неожиданно:
– Моя история обычная, даже скучная. Меня изгнали из «Божьей пчелы», чему теперь я несказанно рад. Я вернулся домой, отец уже крепко пил тогда. После его смерти, я попал в интернат, потому что мама вышла замуж и уехала за длинным рублем на Камчатку. После интерната я учился в «Мухе», подавал надежды, как говорится. Случайно научился извлекать из вещей крупу. Мелкую, желтую, одинаковую. Я ее толок и вмешивал в краски. Картины мои шли «на ура». Только недолго это продолжалось. Талант говорить с вещами иссяк, а заказчики требовали и требовали. Ну, я и подсел на наркоту, дошел до герыча. Под дурью кинулся под поезд. Но один хороший человек оттащил меня и тем самым спас. Потом взял на работу, в антикварную лавку.
– И ты больше не извлекаешь крупу? – спросила Глина простодушно.
– Незачем, – ответил Лёня, – не всякий дар во благо, иногда и во вред.
***
В Ярославль поезд прибыл в семь утра. На Дзержинский рынок Аркадий Аркадьевич и Глина пришли к девяти. На земле лежали «скатерти-самобранки» – покрывала, клеенки и просто газеты под полиэтиленовой пленкой. «Скатерти-самобранки» образовывали неровные пестрые ряды. Посуда, детские игрушки, обувь, одежда, чемоданы, корзины, картины, железяки неизвестного назначения щедро и беспорядочно были разложены повсюду.
– Круговорот вещей в природе, – приговаривал Аркадий Аркадьевич, прохаживаясь по Дзержинскому рынку, – конечно, всё вкусное забрал Мостославский. Видно, смысла нам ездить в Ярославль уже нет. Этот фокусник нюх имеет на старину, да и агенты у него здесь повсюду. Глеб кивал головой, он понимал, о ком говорит Гомон, ведь Джон Мостославский был самым знаменитым местным музейщиком, знавшим толк в поиске уникальных вещей, создавший музей «Музыка и время».
Глина в затемненных очках и надвинутой низко на лоб кепке только усмехалась, слыша досаду в голосе Гомона. Как можно было ревновать к музейщику, если у них были совершенно разные задачи? Один показывал людям красоту вещей, а другой эти вещи продавал.
Глине очень хотелось найти что-то подобное двум солдатикам из тайника в Доме со шпилем. Да, отыскать такую могущественную вещь было бы редкой удачей. Глину охватил азарт поиска, который был сильнее здравого смысла. Глина отделилась от компании и побрела к восточной окраине площади, где обычно стояли торговцы с посудой.
«Вот бы найти волшебную лампу Алладина! – подумала Глина, – потереть ее… От наивной детской мысли, что вообще можно загадать всё, что угодно, и оно сбудется, у Глины захватило дух. Что бы она попросила у всемогущего Джина? Перебрав в уме все возможные варианты, Глина поняла, что ей не о чем попросить. Вернуться в детство, о чем мечтает большинство? Жаркой и страстной любви? Богатства? Мировой славы?
Какая-то старуха протянула ей бронзовый чайничек с отколотым эмалевым ромбиком сбоку.
– Посмотри, деточка, это фабрика Феликса Шопена. Не того Шопена, что ноктюрны писал и любил Жорж Санд, а другого. Но тоже ценность необычайная.
Глина посмотрела на торговку. Она была окутана легким мороком, через который проглядывало молодое лицо с ямочками на щеках. Это не понравилось Глине, и она сурово покачала головой, а чайник не взяла.
– Зачем ты морок напускаешь? – спросила Глина.