Неправильная пчела
Шрифт:
– Нет, проблему я вижу в другом, – пациентка чуть подалась вперед, – дело в том, что я способна на убийство, и меня вряд ли поймают. Но я часто размышляю над тем, что убийство непоправимо… И это меня беспокоит.
Софья Максимова постучала карандашом по столу.
– Такой случай у меня впервые, – мне кажется, что вы несколько преувеличиваете…
– Что именно я преувеличиваю? – спросила с неожиданным смехом пациентка, – свои способности?
Она резко встала и прошлась по кабинету. Взгляд ее упал на низенький столик у окна, на котором стоял расцветший не ко времени «декабрист».
–
Софья Максимова, откинувшись в кресле, с улыбкой наблюдала за девушкой. Та достала из жилетного кармана небольшую металлическую коробочку, элегантным жестом открыла ее. Посетительница достала что-то, и пошевелила пальцами в черных перчатках над цветочной плошкой, словно солила цветок. В памяти Софьи что-то неприятно шевельнулось. Закончив диковинную процедуру, Глина захлопнула коробочку, аккуратно положила ее обратно в карман и вернулась в свое кресло.
– Хотите чаю или кофе? – спросила Софья, но пациентка провела перед своим лицом рукой в перчатке. Даже этот картинный жест был ею продуман и предложен психологу как часть образа.
– Вернемся к моей проблеме, – сказала Глина, – я бы хотела, чтобы вы дали мне рецепт или применили ко мне метод, называйте, как хотите… Я устала мыслить столь прямолинейно. Скажем, сделайте так, чтобы в голову мне приходили другие варианты разрешения спорных ситуаций.
– Я полагаю, это возможно, – вздохнула Софья, – для начала вам следует осознать и принять, что не каждая проблема требует радикального решения. Есть такие проблемы, которые вообще невозможно разрешить, но можно научиться их не замечать или смириться с ними, и даже извлекать выгоду.
Взгляд психолога вдруг упал на цветок. Он почернел, съежился, словно высох. Алые бутоны опали и превращались в пепел буквально на глазах. Софья подавила в себе желание вскочить и рассмотреть «декабриста» поближе. Это была точно не техника гипноза! Софья поняла, кто перед ней.
– О, я ошиблась, – посетительница широко улыбнулась, – двадцати минут не потребовалось. Теперь вам удалось проникнуться моей проблемой в полной мере?
Софья откашлялась, постучала ручкой по столу и поправила волосы.
Глина подошла к столу Максимовой, оперлась руками в черных перчатках и наклонилась прямо к лицу Софьи. Пахнуло безобидной клубничной жвачкой.
– Мой монолог можно было бы назвать «Безнаказанность». Кто свяжет мои действия с гибелью цветка? Вы его просто давно не поливали, Софья.
– Зачем вы пришли ко мне? – спросила она.
– У меня было несколько причин для этого, – девушка отошла от стола и встала у подоконника, скрестив руки на груди, – во-первых, я хотела посмотреть, что из себя представляет бывшая жена Оржицкого. Я увидела. Обычная курица эта Софья Максимова. Во-вторых, я хотела застать вас в одиночестве и хорошенько напугать. Думаю, мне это удалось. В третьих, я убедилась, что специалист вы – нулевой. Но это нынче норма – выдавать пустышку за продукт.
– Вы напрасно считаете меня пустышкой, я могла бы помочь вам реализовать ваш дар? – неожиданно сказала Софья, – даже монетизировать его. Я знаю людей, которым очень нужны такие как вы.
– Тимофей Оржицкий уже через вас реализовал свой дар? Это вы его опустошили? – Глина неприятно засмеялась, – со мной этот номер не выйдет.
Глина сняла очки и с торжеством увидела, что лицо Софьи побелело от страха.
– Я вижу, что вы меня узнали. Передайте привет Пасечнику. Я его найду так же, как и вас. И просто убью. Вас я не убиваю только потому, что некому будет передать мой привет старому козлу.
Через неделю Глина встретила Оржицкого на лестничной клетке. Он был так пьян, что едва держался на ногах. Тащивший его под мышки Олег бросил Глине через плечо:
– Тим с похорон вернулся, Софья умерла.
***
Здесь, на пустыре, где ветер носил обрывки газет и мусорные пакеты, где вороны перелетали с места на место , оглушительно каркая, где безжизненная земля была покрыта сухими клочками травы, эти слова прозвучали уместно. Тимофей выбрал это место не случайно.
– Ты ничего не поняла, Глина! Ничего из того, что я тебе говорил! – сказал Тим, глядя в упор на Глину, – ко мне уже приходили неприятные гости, которые искали тебя. Я сказал им, что ты съехала, но вряд ли мне поверили. За твоей квартирой следят. Софья рассказала о тебе «Божьей пчеле», у них есть видео-запись, на которой ты угрожаешь Софье. Круги сужаются, Глина.
– Я не убивала Софью. С ней расправились свои же. Ей простили сделку, которую она заключила с тобой, чтобы забеременеть. Но то, что она упустила меня –не простили. Это же из-за неё меня выгнали из приюта. Она сказала, что я бездарна. Сколько бусин на сторону ушло! К тому же Пасечник узнал, что Софья крысит за его спиной. Завела свой улей.
–Ты нашла способ рассказать о Софье Пасечнику? – Тим недоверчиво смотрел на нее, – понимаешь, это же все равно, что убить…
Глина засмеялась.
– Дура, – выругался Тим.
– А еще я узнала твою историю. Вещи многое рассказывают. Правда, мне пришлось потратить много времени, чтобы найти нужную мне вещь. У Софьи дома такая барахолка… Зачем-то она хранит свои старые платья, – Глина задыхалась от волнения и боялась, что Тим развернется и уйдет, – и вот одно, серебристое, такое блестящее, как у ресторанной певички… Дешевое платье дешевой стервы. Очень болтливое платье, Тим. Оно мне рассказало, как ты трудился над бусиной, как ты целый месяц без отдыха трудился… Как Софья привела к тебе Пасечника, ведь она не только хотела поиметь тебя, но и продать тебя выгодно. Но ты уже был пуст, как барабан. Пасечник очень расстроился, всей клиникой тебя восстановить пытались, да только ещё хуже стало.
Тим ее остановил жестом.
– Я не хочу это слушать. Всё это дело прошлое. И я ни о чем не жалею. Я начал другую жизнь, и мне она нравится.
– А мне моя жизнь нравится! И я не хочу, чтобы какие-то «Ищейки» шли по моему следу. И чтобы какой-то упырь мою жизнь высасывал! Почему ты не на моей стороне?
– Как же ты не понимаешь! Это не дар, это одержимость. Эта гниль выест тебя изнутри. Ничего хорошего и светлого нет в твоем даре! Это противоестественно! Ты живешь на свалке чужой памяти и роешься в ней, как крыса!