Неправильная пчела
Шрифт:
– Что вам угодно, – спросил юноша в клетчатой рубашке и джинсах клеш из мира семидесятых прошлого века, выйдя из-за стола с конторкой. На бэджике было написано «Леонид Шевченко».
– Добрый день, Леонид, я ищу одну свою знакомую, – сказал Оржицкий, – Аркадий Аркадьевич сказал, что я всегда могу найти её здесь.
Юноша наклонил вбок голову и улыбнулся, напомнив своим обликом пуделя.
– Вы, наверное, о Глине, я ее приглашу.
Он вышел в боковую комнату и вскоре вернулся. Глина шла следом, и Оржицкий отметил, что в ее внешнем облике не произошло никаких существенных изменений. Старое платье, бурые следы на коже, многочисленные рубцы на лице и щеках. Только лысую голову
– Привет, – Глина улыбнулась Тимофею, – долго же ты не приходил.
– Привет, – ответил Тимофей, стесняясь присутствия постороннего.
Глина жестом пригласила Тимофея в боковую комнату.
– Как поживаешь, – спросил Оржицкий.
– Ем, сплю, работаю, – пожала плечами Глина.
– Работаешь – удивился Тим, – что же ты делаешь?
– Всякий раз одно и то же, – ответила Глина, – слушаю память вещей и стараюсь ее не забирать. Все, что мне рассказывают – записываю. Мы ищем артефакты, имеющие подлинную историческую ценность, а среди обычной антикварной рухляди они попадаются не часто.
– А я думал, что ты катаешь таблетки и кормишь ими умирающих в хосписах, – цинично пошутил Оржицкий.
– Я и хотела это делать, но пока нет сил, да и Гомон мне запретил.
– Гомон может тебе что-то запретить?
– Пришлось, – медленно сказала Глина, странно улыбнувшись, – я сильно нарушила равновесие и теперь я могу только слушать и записывать. Но и это немало, поверь.
Оржицкий взял со стола шкатулку их гладко отполированного красного дерева и повертел ее в руках. Крышка со щелчком открылась, и на алой бархатной подушечке показалась маленькая фигурка балерины, которая медленно закружилась в фуэте под скрипучую мелодию.
– Эту вещь Аркадий Аркадьевич нашел на свалке, – сказала Глина, – ее последний владелец нам не известен, но шкатулка рассказала о девочке, которая пережила блокаду благодаря тому, что бабушка распродала все свои украшения и ценности. Эта девушка – Галина Вишневская, шкатулку отреставрировал Аркадий Аркадьевич и хочет передать дочерям Галины Павловны.
– Историю рассказала тебе эта шкатулка? – спросил Оржицкий, заранее зная ответ.
– А вот курительная трубка Ефима Копеляна, мы отдадим ее в музей Мосфильма.
– Твой Гомон просто благотворитель какой-то, – ревниво усмехнулся Оржицкий, – то подарит, то отдаст.
– Нет, он далеко не всегда так щедр, – нахмурилась Глина, – просто всё должно быть на своем месте: вещи и люди.
– А ты, на своем ли месте, Глина? – спросил Оржицкий, кладя ладонь на ее искореженную руку.
– Я всегда на своем месте, – бесстрашно ответила девушка, глядя ему в лицо.
Оржицкий понял, что в нем Глина больше не нуждается и испытал смешанное с разочарованием облегчение.
***
Глина не любила барахолок, у нее болела голова от изобилия впечатлений и шума. Гомон искал своё, скупая за бесценок для антикварной лавки «хабур-чабур», как он ласково называл товар, а Глина присматривалась к домашним вещам, которые Гомона не интересовали. Гомон тянул ее в крытые ряды грампластинок, книг и часов, а девушку влекло в «старушатник» – побродить между крепдешиновых платьев, чесучовых пиджаков, плюшевых медведей. Она не воровала память, так как Гомон запретил ей это делать, покупала у торговок всё, откуда ей слышался шёпот. Молчащие вещи обходила, как и совершенно новые – ночные ситцевые рубашки с еще советскими ценниками «2 рубля 80 копеек», мужские майки-кулирки, военную форму из складов. Это разбиралось другими покупателями «влёт», но Глину совершенно не интересовало. Она почти даром набирала на барахолках изношенное барахло, чем старше – тем лучше. Продавцы, видя изуродованную ожогами барышню, уступали в цене, предполагая, что есть на свете люди, которым гораздо хуже, чем им.
Сидя в антикварной лавке Гомона, Глина слушала истории вещей, записывала их и отдавала антиквару, который хмыкал и радостно пожимал руку Глине.
Гомон частенько тащил Глину в командировки. Командировками он пафосно называл поездки на барахолки разных городов. Гомон любил лично копаться в развалах, хотя на него работала армия бомжей северной столицы и целая толпа «черных копателей», а также сеть агентов по стране. Глина чувствовала себя разбитой и измученной после каждой такой поездки, и потому в награду Гомон давал ей отсыпной, который девушка проводила его в уединении, с книжкой и бутылкой вина. Глина не боялась пристраститься к спиртному, хотя Гомон и отпускал шуточки по поводу неизлечимого женского алкоголизма.
– Ты бы в музей сходила, Глина, – сказал как-то Аркадий Аркадиевич, – ведь и в Ярославле, и в Костроме столько раз уже была, а ничего не видела.Потом он спохватывался, понимая, что для этой девушки сходить в музей все равно, что на митинг по разгону Белого дома. Крик, вопли и стоны – вот что слышала Глина из-за каждой витрины, отовсюду одновременно.
В поездках Гомона и Глину сопровождал охранник Глеб. Глина не имела ни малейшего понятия, какие поручения выполнял Глеб для антиквара, но заметила, что охранник не спускал с нее глаз. И стала она обращать на него внимание после того, как к ней в лавку пришел Оржицкий. Глина помнила слова Тимофея: «Ты попала в рабство, Глина, даже в более гнусное, чем в «Смарагде», потому что оно добровольное и под маркой благотворительности». Глина не знала, прав ли бы Тимофей, и могла ли она уйти от Гомона. Ей не хотелось уходить, да и идти было некуда.
Глине было запрещено катать темные бусины, да она и сама понимала, что зла в этом мире и без этой гадкой субстанции предостаточно. Поэтому она старалась не слушать страшные истории, выбрасывая такие вещи. Иногда ей удалось все-таки скатать белую бусинку, предназначенную для Манчини, и только тогда суровый взгляд Гомона смягчался. Манчини появилась у Глины случайно, покупая газету в киоске «Союзпечать» на Литейном, Глина познакомилась со старушкой-продавцом.
– Не хотите ли крыску взять? Вот такая цаца приблудилась, а что с ней делать – ума не приложу. ..
Глина вскинула брови, но когда по ее плечу побежал белый зверек с ошейником на позолоченной цепочке, девушка поняла, что раз крыска ее признала, то теперь деваться некуда: придется забирать.
– Ее Манчини зовут, – сообщила продавщица с улыбкой, – а вот крыска или крыс – я не умею определять.
Ну, Манчини, так Манчини. Крыска была неприхотлива, хотя и суетлива. Гомону новый жилец понравился. «Самец», – определил антиквар, осмотрев беспокойно двигающееся тельце. Манчини мигом обследовал всю антикварную лавку, и почувствовал себя не только своим в незнакомой обстановке, но и владельцем всех сокровищ. Манчини садился у стойки и с укоризной глядел в глаза покупателям, словно осуждая их за приобретения, а Гомона – за растрату товаров лавки. В поездках на барахолки крыс сопровождал Глину. Не пугаясь людской толпы, он сидел у Глины на плече, вцепившись в куртку коготками, посверкивая агатовыми глазенками по сторонам и топорща усы. Вот, собственно, и была компания Глины: всегда веселый Гомон, деловитый Глеб и любопытный Манчини. Манчини охранял сокровища, Гомон – мировой порядок, а Глеб – их всех вместе взятых.