Нестор
Шрифт:
–Где? Фома услышал тяжелые быстрые шаги и вдогонку, удивленный до крайности, голос Кузея Климыча.
– Да в котельной-же! А вы кто будете?
Мимо закоулка, где прятался Фома, промчалась чья-то фигура. Выждав несколько секунд, из-за шкафов, как тень, бесшумно вынырнул Фома и бросился к своей комнате. В дверях, с разинутым ртом стоял Кузей Климыч. – Фомка, ни причем я. Забрался к тебе кто-то. Где штоф-то?
– Ворюга вылакал наверно. – сказал Фома и бросился к своей узкой кровати. Не обращая внимания на растерянного соседа он опрокинул ее и резко ударил ногой по угловой половице. Скрипнув, дощечка подскочила и открылась, как пасть щуки. Как пасть голодной щуки, потому что внутри открывшегося рта не было ничего. Фома схватился за голову. Они нашли тайник. Хоть он и ожидал этого, но все равно увидеть пустой подпол было обидно и больно. Столько труда, столько риска и опасностей, столько надежд и такой ужасный результат. Все, денег
Чтобы освободить руки, Фома одел пальто и ввинтился в толпу. Он отчаянно пихался локтями, как вдруг услышал.
– Помогите! Хоть кто-нибудь! Помогите!
Фома застыл на месте, заколебался и … эх, Елена Андреевна, не быть мне у вас на будущей неделе – раздвигая людей заспешил на крик.
4
Иван Одиноков был из той категории людей, которых называют вечными студентами. Хотя в свои тридцать пять лет он еще числился студентом Московского университета, но от учебы был так же далек, как и от Северного полюса. Свою квартиру в Басманном переулке он давно превратил в пристанище людей, посвятивших себя азарту и удаче. С вечера и до утра неутомимые игроки в очко, буру, макао и железку всеми правдами и неправдами старались перекачать деньги из чужих карманов в свои. В этом маленьком, с затемненными окнами мирке, на каких-то тридцати квадратных метрах, кипели страсти ничуть не меньше, чем в окружаемом огромном мире. Но здесь они были сжаты невидимым прессом нервов и удерживались неимоверным усилием воли. За всеми всплесками агрессивной энергии зорко следил Одиноков. Правил у него было всего два. Победивший счастливчик оставлял десять процентов выигрыша хозяину квартиры и никаких разборок и выяснений отношений в радиусе квартала от его дома. В былые времена околоточный, а на Рождество, Пасху и Троицу, и надзиратель сыскной полиции получали свою мзду, а потому закрывали глаза на деятельность притона. Околоточный даже, по мере возможностей, присматривал за порядком на улице, чтобы удрученные проигрышем игроки не устроили поножовщины. Не здесь. На соседнем участке – ради бога. А сейчас стало даже лучше, ни околоточного, ни надзирателя нет и платить больше никому не надо. Но правила действовали по старому и для нарушителей, двери квартиры Одинокова закрывались навсегда. Сам вечный студент не играл никогда, чтоб не потерять значимости среди игроков.
Сегодняшняя игра, Одиноков знал наверняка, обещала быть особенной, одна из тех, что держит в напряжении до самого конца и исход которой неизвестен до последнего момента. За пятилетний срок, что Иван был занят этим промыслом, он познакомился со всеми игроками в своей округе, и с любителями, и с профессионалами, и шулерами, и перманентными везунчиками. Изучив их повадки и стиль игры, он зачастую мог наперед предугадать исход карточной схватки.
Состав, который собрался за столом на этот раз, был особенный и игра предвещала быть интересной. К двенадцати ночи за зеленой скатертью осталось четверо, двое из которых были профессионалами, не чурающихся грязной игры, один везунчик и один из, так называемых, непредсказуемых. К последней категории Одиноков относил игроков, которые не были новичками, но и не зарабатывали игрой на жизнь. Им не везло, как некоторым счастливчикам, но и больших сумм они не проигрывали никогда. Они были скорей любителями, изучившими все тонкости игры, никогда не впадали в иступленный азарт, иногда безумно рисковали, а иногда необъяснимо пасовали. Как егерь, знающий повадки зверей своего леса, так и они, подсознательно чувствовали игровой настрой своих партнеров. Именно такой был Федор Ожилаури, вечный балагур, с нескончаемым арсеналом историй на все случаи жизни, происшедших с ним, с его друзьями, родственниками, знакомыми и так до бесконечности. Рассказывал он медленно, с подробностями, смакуя детали. Одиноков предполагал, что это и есть его метод игры – одурманивать партнеров своими нескончаемыми байками. Но делал Ожилаури это так непринужденно, что трудно было заподозрить его в преднамеренном действии. Немного выше среднего роста, смуглый, с черными волнистыми волосами и такими же черными усами, он казался старше своих двадцати трех лет. Как и Одиноков он был студентом Московского университета,
Двое остальных были профессионалы карточной игры. Жорж Стебельков, по прозвищу Жорик, и татарин, фамилии которого никто не знал, а потому так и называли – Татарин. Оба были жесткими игроками, Жорик часто жульничал, а Татарин не любил проигрывать. Его круглое безволосое лицо, не выдавало никаких эмоций. И так узкие глаза, во время игры совсем закрывались, можно было подумать, что он спит, и только нечаянный блеск среди припухших век, говорил, что он внимательно следит за игрой. Говорили, что не смирившись с проигрышем он может и убить. Поэтому Одиноков не очень-то радовался его присутствию, но приходил Татарин и раньше и вел себя вполне прилично.
Играли в секу, с одной шахой, игру быструю, основанную на блефе и конечно, удаче. Колпаков играл как всегда осторожно и пасовал при малейшей неуверенности. Лицо татарина, бесстрастное, как маска, продолжало дремать. Руки-же, жившие отдельно, ловко сдавали, вскрывали и к пяти часам утра дела его шли явно неплохо. Стебельков, который, кроме всего прочего, промышлял воровством, был сегодня при деньгах, поэтому играл уверенно, удваивал взятки, играл в темную. Но к утру начал нервничать, карта не шла, попытка передернуть, под дремлющим, но зорким оком Татарина и после замечания Ожилаури не прошла. За тяжелыми гардинами начинался ранний рассвет.
Колпаков поднялся, потянулся и обратившись к Одинокову сказал.
– Сегодня не мой день. Я при своих. – задержался было, но взял себя в руки.
– Да и открываться скоро. Пойду отдохну немного.
Одиноков окинул взглядом игроков. Ситуация прояснялась и явно шла к концу. Жорик проигрывал и из-за этого играл нервно, с напряжением. Его деньги большей частью осели у Татарина, хотя и Ожилаури перепало кое-что. – По последней и расходимся. – предложил Жорик, недовольный результатом ночного бдения.
– Ты раздавай, а там видно будет. – пробурчал Татарин.
Жорик раздал всем по три карты. Татарин не поднимая их со стола только отогнул уголки. Жорик перекрестил карты, потом прижал их к груди, слегка раздвинул и посмотрел. Ожилаури, как всегда бесшабашно, разложил свои веером, усмехнулся и начал было.
– Как-то раз, мой дядя Важа, брат отца, он в Тианети живет…
– Играю!– перебил его Татарин. – Пятьдесят и столько-же с верху.
Он кинул на кон сто рублей.
– Я тоже. – Ожилаури кинул бумажки в центр стола.
Жорик, ощущая недостачу наличности, вскрылся.
– Двадцать, бубновой, большевистской масти. – важно сказал он.
Татарин, не открывая карт, невозмутимо скинул их в колоду.
– Сека! – сказал Ожилаури и перевернул свои. – Двадцать, трефовой масти. Игра продолжилась, Татарин внес свои деньги и кон еще увеличился. Напряжение росло по мере убывания денег у Жорика. Открываться никто не хотел и бумажки в центре стола уже походили на охапку осенних листьев. Ставки поднялись уже до ста рублей и на кону было никак не меньше тысячи.
– У меня денег больше нет. – вдруг простонал Жорик.
– Ну так пасуй. – посоветовал Ожилаури.
– Пусть твой дядя, как там его, пасует. – грубо сказал Жорик и ласково.
– Вань! Одиноков! Одолжи рубликов пятьсот. Верну. Гадом буду!
– Я не в банке работаю. Извини. – Одиноков не доверял никому.
Жорик обиженно, со злостью уставился на Татарина, на Ожилаури.
– Ну ладно. – забормотал он. – Сейчас я вам устрою.
Жорик полез в обширный, специально подшитый, внутренний карман своего поношенного пиджака, висевшего на спинке его стула. Одиноков напрягся, но Жорик достал и положил на стол какой-то прямоугольный предмет завернутый в большой ситцевый платок.
– Эта вещь стоит кучу денег, – сказал он с трепетом в голосе. – может тысячу, а может даже две тысячи рублей.
Заинтригованные, все уставились, как Жорик осторожно разворачивал драгоценную вещь. Ожидая чего-то из золота и камней, они были крайне удивлены, когда под тусклым светом слабой лампочки увидели книгу.
– Книга? – разочарованно воскликнул Ожилаури.
– Я не буду играть на книгу. – заявил Татарин. – Деньги или пасуй.
– Это старинная книга. Очень редкая. Второй такой в мире нет. – заволновался Жорик. – Дело говорю. Ее отнести на Кузнецкий, жидам показать, три тысячи дадут без разговоров.