Неумолимая жизнь Барабанова
Шрифт:
– Непременно учиться и непременно Барабанов. Мои предки не прощают вольностей со своей фамилией.
– Тогда предки, – сказал мальчуган требовательно, и одобрительный шум перекатился по классу. Мысль о педагоге-самозванце пришлась по сердцу всем.
– Извольте, – сказал я, – славный наш род возник при императоре Петре, когда барабанный мастер Парамон наловчился разводить зайцев для барабанных шкур. Швед Скалле, который делал барабаны для потешных полков, задумал погубить моего предка и подговорил Меньшикова устроить барабанное состязание. Преображенский полк стоял в трех верстах от Скалле с
– Класс! – сказал кто-то. – А кто стрелял из пушки?
– Из пушки стрелял царь, – ответил я строго. – Тут на кого попало положиться было нельзя. Но дело в том, что еще накануне ночью негодяй Скалле прокрался в амбар, где лежали барабаны Парамона, и облил их едучим составом. Теперь шкуры должны были полопаться, едва Парамон ударит в барабан. Но не тут-то было!
Я мельком взглянул на Аню Бусыгину. До меня только сейчас дошло, что все это говорится для нее. Но лицо ее было спокойно. Одно изумление становилось все заметнее в темных глазах. Не будь сломанной орхидеи…
– Но тщетно швед надеялся одолеть Парамона лукавством. Его барабан гремел, как гром Господень, а Семеновский полк встал от барабана на полверсты дальше Преображенского. Вот тогда-то царь Петр и повелел Парамону зваться Барабановым. Что касается Скалле, то он продал свои барабаны и стал учить дворянских детей танцам и благородным манерам. У него было поразительное чувство ритма.
Юный Лисовский, который все это записывал, оторвался от бумаги.
– Что-то тут не то, – сказал он. – Чего-то тут не хватает… Его нареченная перестала точить карандаши и посмотрела на младшего Петра с обожанием. – Ну, Петр, ну, барабаны, ну, швед… А почему шведская жидкость Парамону барабаны не разъела?
Нет, не зря у Петра Лисовского папочка послушно улетала и прилетала, нужно было выпутываться.
– Все просто, – провозгласил я. Все просто и в то же время таинственно. В нашей родовой легенде говорится, что Парамон Барабанов подсыпал своим зайцам в капусту порох. Отчего и шкуры становились прочными и гремучими. А тайна заключалась в том, как заставить зайцев жрать порох с капустой. Парамон Барабанов унес этот секрет в могилу.
Скептик Лисовский сказал решительно:
– Не было смысла. – Эти зайцы с порохом… Это же изобретение. А в могилу? Глупо.
– Сегодня у меня на все есть ответ, – сказал я. – Сын Парамона Феоктист втайне от отца пустил барабанную кожу на бубны, а бубны продал цыганам. Отец пришел в ярость – и вот результат.
Невесты с женихами в меру посмеялись. Потом снова подал голос веснушчатый.
– По моему, надувалово.
Он все-таки решил выжать ситуацию до последней капли. Что ж, это и требовалось.
– А как же я, Александр Васильевич Барабанов? Ведь я же есть. А капуста с порохом? Вы готовы поставить эксперимент на зайцах?
Лисовский побегал туда-сюда по бумаге карандашом и странное, очень странное выражение появилось на его личике.
– Порох, – молвил удивительный ребенок задумчиво. – В те времена порох был только дымный…
Мне стало не по себе,
– Пусть надувалово, как говорит молодой человек у окна. Но разве история Парамона Барабанова кому-нибудь мешает? Или может быть царствование Петра Великого милее вам без барабанных дел мастера?
– Так не было же его! – заговорил мне на радость спутник Анюты Бусыгиной. Уже и в глаза ему можно было смотреть без опаски.
– Почему Парамона не было – вот вопрос? – проговорил я, останавливаясь у Аниной и его парты. Под рукой у мальчика лежала тетрадь. Сергей Крестов – вот что было на обложке. – Да, почему? – повторил я. Прежде всего, я выпустил этого Парамона с его барабанами, как таракана из спичечного коробка. Минуту назад не было никого, и вдруг – на тебе! Исторические личности так не являются, это каждый дурак знает.
Тут я обнаружил, что в глазах Анюты нет и следа недавнего изумления. Она слушала меня так, словно я говорил о нашем ближайшем будущем, о том, что произойдет едва ли не завтра. Я успел подивиться этому лишь мимоходом, как вдруг у меня в памяти восстали цифры, которые девочка выбрасывала на пальцах перед окном. Их явление было так настойчиво, что я замолчал, вернулся к столу и на клоке бумаги записал их. Класс между тем ждал.
– К тому же вы почувствовали, что во всей этой истории с барабанами есть у меня какой-то свой интерес. Это подозрительно, и скорее всего я выдумал и Парамона, и коварного шведа… И стоит вам сейчас закричать хором: «Ты лжешь, негодный Барабанов!», как сразу не станет ни Скалле, ни Парамона. Останется ровное пустое место, а на нем я – Барабанов. И если вас не смущает массовое уничтожение лиц и событий – действуйте.
– Ерунда, – сказал мальчик, сидевший передо мной и покосился на девочку рядом. Ее хорошенькая мордочка была поднята ко мне, глаза же опущены. – Что есть, то и есть. А больше ничего нет. Вот я трогаю парту – она есть. Можно твердить, как попка: «парты нет, парты нет». Но она от этого никуда не денется.
– Дело за малым, – сказал я. – Потрогать Парамона или убедиться, что он дух бесплотный.
И тут глаза заблестели у всей стаи. Все-таки, все-таки, все-таки! – в этом инкубаторе счастливого супружества учили, не шутя. Ай да Ксаверий!
Веснушчатый мальчик у окна поднялся, тусклый петербургский воздух обтек его подобно дождевым струям.
– И все будет по-нашему? – обратился он ко мне из своего свинцового сияния. Я же молчал. И тогда он, оглядев четырнадцать пар, сказал им: – Все будет по-нашему.
– Со мной, – добавил я. Меня вдруг взяла досада, что это «по-нашему» произнес не Сергей. – Слышите, со мной! Я же клянусь оставить неприкосновенными законы Ньютона, таблицу Меделеева и следствие из теоремы Пифагора. Да хранит их Господь! К тому же нет никакого толку тревожить мироздание и подкапываться под его законы. Нет в них ни добра, ни зла.
Вот так люди и договариваются до костра и дыбы. Медный гул вдохновения раскатился в сырых небесах – игра удалась. Но я взглянул на Лисовского, и совесть запустила в меня одну из своих игл. Мальчик лихорадочно писал. Увы, я не мог сказать ему, что история с порохом и капустой всего-навсего шутка. Я уже не владел ей.