Неверная. Костры Афганистана

Басфилд Андреа

Через год после того, как умер Йосеф, нас покинул отец. Он был учителем, но отложил учебники, чтобы взять винтовку и вступить в Северный альянс вместе с другими мужчинами нашей деревни.

Мать говорит, что сердце его запылало гневом, когда глаза увидели, что вытворяют с нами талибы, и он понял, что его долг как человека честного и мужественного, истинного сына Афганистана, – их остановить. К несчастью, отец мой лучше умел преподавать, чем сражаться, и пал в бою под городом Мазар-и-Шариф на севере страны.

Он умер, и мать осталась

вдовой – с грудным младенцем на руках и двумя детьми постарше. Все твердили, что лучше бы ей переехать к сестре, но она никак не могла расстаться с нашим домом, под крышей которого еще витали запах отца и призрачный смех моего брата.

А дальше, что неудивительно в Афганистане, дела пошли еще хуже.

Через некоторое время после смерти отца, когда в памяти моей уже начали откладываться кое-какие картинки из нашей жизни, в Пагман пришли талибы.

Я уже не был младенцем – умел ходить и разговаривать – и услышал страх в голосе матери, когда однажды ночью она разбудила меня, взяла на руки и отнесла в кухню, где уже притаились в углу сестра и брат.

Помню и сейчас, как задрожала мама, когда по улице, ревя моторами, загромыхали тяжелые грузовики.

– Что там такое? – спросил я.

– Тише, Фавад, пожалуйста, тише, – попросила мать и заплакала.

Свет, проникавший в наше окно, окрасился вдруг в цвет огня, и в тишину ночи вторглись отчаянные крики и плач.

Мы вжались в угол, а эти пугающие, ужасные звуки начали приближаться, окружая нас со всех сторон, чтобы вот-вот найти.

Все это время мать взывала к Аллаху, тихо, скороговоркой, крепко прижимая к себе троих своих детей, и, когда она прервала на миг молитву, чтобы перевести дыхание, дверь распахнулась, и в доме нашем зазвучали рявкающие голоса каких-то незнакомых мужчин.

Дом был невелик, и им не понадобилось много времени, чтобы отыскать нас, – из тьмы вдруг вынырнули пять черных теней и, сыпля ругательствами, вырвали из рук матери мою сестру.

Мать вскочила, но один из талибов швырнул ее на пол и поставил ногу ей на голову, чтобы удержать на месте. Тогда Билал, мой брат, у которого было сердце льва, набросился на него и начал колотить по спине и лягать ногами. Брата легко, как детскую игрушку, оторвал от земли другой солдат и ударил его кулаком в лицо. Билал отлетел к буфету, ударился головой об угол и упал.

Он потерял сознание и больше не шевелился, ничем больше не мог нам помочь, и мать, с воплем оттолкнув талиба, бросилась к своему старшему сыну.

Но пока она пыталась до него добраться, солдат схватил ее и снова повалил на пол. И прижал на этот раз не ногой, а всем своим телом, и я увидел, как его руки рвут на ней одежду.

Тут откуда-то послышался запах гари и стал усиливаться.

– Беги, Фавад, беги! – закричала мать.

Солдат ударил ее по лицу, но в этот момент в кухню ворвалась еще одна тень.

Взгляд черных глаз сначала остановился на мне и держал меня мгновение, которое длилось как будто целую

вечность. Сейчас, когда я вспоминаю это, мне кажется, я видел в них печаль.

Потом, отвернувшись от меня, талиб увидел солдата, который лежал на моей матери, и оттащил его, злобно ругаясь.

– Беги, Фавад! – снова крикнула мать, и, поскольку я был напуган и не знал, что делать – брат не шевелился, сестру держал за руку какой-то мужчина, а мама велела бежать, – я и побежал.

Выскочил со всех ног из дома и спрятался в кустах и, скорчившись там, увидел, что мир вокруг объят огнем.

Горели уже дома всех наших соседей, испуганные крики переросли в скорбный вой – мужчины, одетые в черное, били стариков палками, вырывали у них из рук детей, отнимая часть жизни, часть души.

При огненных сполохах той страшной ночи я видел, как эти мужчины затащили мою перепуганную сестру и еще двадцать девочек из нашей деревни в кузов грузовика и увезли их неведомо куда.

Когда шум моторов растаял вдали и остались лишь треск огня, стенания и плач, мать вышла из нашего дома, неся на руках брата. Лицо ее было белым, из раны возле рта текла кровь.

– Фавад! – закричала она. – Фавад!

Я вылез из кустов, она увидела меня, и в глазах ее блеснул свет облегчения. А потом она упала на колени и испустила такой вопль, от которого застыла бы кровь в жилах у самого дьявола.

От дома нашего остались обугленные развалины, как и от домов наших соседей, поэтому матери пришлось отправиться с Билалом и со мной к своей сестре. Как мы добирались до тети, я не помню, наверное, всю дорогу проспал.

Не помню и никаких разговоров с тетей при встрече, зато хорошо помню выражение маминых глаз. Они были мертвыми и пустыми, точь-в-точь как глаза Билала.

Помню, я понял тогда – что талибы причинили боль моей матери, украли сестру, которой было всего одиннадцать или двенадцать лет, и брат мой сделался одержимым идеей мести, как многие афганцы.

Очнувшись после обморока, Билал увидел окровавленное лицо матери и узнал об исчезновении сестры. Слезы ярости, покатившиеся из его глаз, упали в грязь, что была прежде нашим садом.

Поскольку после смерти отца старшим мужчиной в доме стал Билал, он просто обезумел от мысли, что не сумел защитить нас должным образом. Хотя был на самом деле еще ребенком – всего лишь ребенком против армии дьяволов в черных тюрбанах. И сделать больше того, что сделал, попросту не мог.

И все равно он замкнулся на несколько недель в молчании, не в силах говорить от сознания своего стыда и бесчестья, и однажды его место в доме тоже опустело. Мой единственный живой брат покинул нас и вступил в армию Северного альянса.

Ему было тогда четырнадцать лет, возраст, когда мальчик становится ближе к Богу, – он считается достаточно большим, чтобы возносить молитвы в мечети и поститься вместе со взрослыми во время Рамазана. Но он предался войне и мести – и больше мы его не видели.