Невероятный год, Ким Полина

Невероятный год

на обложку

Ким Полина

Шрифт:

– Что случилось? – закричал он, поворачивая голову в мою сторону, при этом не сводя глаз с дороги.

– Живот! – также громко отвечаю ему.

Он тормозит у обочины, я слезаю со скутера, складываюсь пополам и сажусь на корточки, обхватив обеими руками талию, заодно проверяя, есть ли в ней сквозное ранение. Вроде бы не кровоточит, но чувствуется какой-то не моей и ужасно твёрдой.

«Фалуда… – проносится в голове. – Конечно же, фалуда! Окаянная фалуда! Молоко, сливки, фрукты, сироп, желе, семена, что там ещё? Макароны! Вдобавок жирная перченая пакора и жареные бананы. Всё смешалось! Секунд двенадцать и желудок мой точно взорвётся! Десять, девять, восемь, семь… Убегайте!

Прячьтесь!» – хочу прокричать встревоженным Реми и Бруно, но сил хватает ровно на то, чтобы прокряхтеть:

– Мне нужен туалет. Срочно.

Реми оглядывается по сторонам, будто способен отыскать тут, на краю света, приличный общественный туалет. Мимо проносятся машины, за высокими заборами стоят особняки.

– Здесь, навряд ли мы найдём, – подытоживает он. – Если только постучать кому-нибудь в дверь и попроситься?

– О не-е-е-т! – мычу я.

– Тогда давай прямо здесь! А?

Я поднимаю взгляд, и он красноречивее слов передаёт: «За кого ты меня принимаешь?»

– Да господи, ты же в Индии! Причём в самой её глуши! Тебя здесь никто никогда больше не увидит! – одновременно осуждает, поучает и издевается Реми.

Я молчу. Глаза закрыты. Злюсь на него и раздумываю, стоит ли мне высказать всё, или же лучше не рисковать, ведь могу и не сдержаться – фалуда напирает. Решаю и дальше молчать. Но про себя я, конечно, выговариваю: «Смотри-ка, какой умный! А в прошлый раз, когда в дороге Бруно стошнило тебе на грудь, и я той же самой фразой: «Тебя здесь никто никогда больше не увидит!» предложила купить в уличной лавке футболку с надписью «Я сердечко Индия», что ты мне сказал? «Не буду позориться в сувенирной майке! Что я, идиот?»

Я уж было начала припоминать ещё кое-что, но очередной спазм, словно молниеносная кара за злопамятство и ехидство, снова пронзил.

– Я знаю! – кричит Реми. – Нам надо добраться до дикого пляжа, а там и сходишь. Поняла?

– Ладно, только быстро, – еле слышно, соглашаюсь и, морщась от несусветных резей, забираюсь на скутер.

Мы снова тронулись, а Бруно с неизменным удивлением на лице поинтересовался:

– Мама? Ты ка-ка?

– Да, – ответил за меня Реми. – Мама-кака, очень большая кака.

Реми гнал так скоро, как только мог, и, как мне казалось – судила я по его осанке, принявшей наклон решимости – ему это нравилось. Вскоре он свернул с трассы на узкую грунтовую улочку и помчался теперь, уворачиваясь от просёлочных колдобин. Должна признать, удавалось это ему мастерски. Однако каждая неровность откликалась внутри невыносимой болью, вызывала что-то сродное родовым схваткам. Фалуда и иже с ней просились наружу.

– Дыши! Раз, два, три и долгий выдох трубочкой! Ты справишься! Ещё чуток! – болел вместе со мной Реми.

Я держалась одной рукой за его плечо, благодарно сжимая и азбукой Морзе передавая, как сильно ценю поддержку в эту непростую минуту, а другую всё ещё прижимала к своей талии, будто в ней всё же была кровоточащая рана.

– Ну вот, приехали! – неожиданно объявил Реми.

Я открыла глаза, сползла со скутера и, не обращая внимания на колышущееся впереди море и заросли красавиц-пальм вокруг, принялась судорожно выискивать подходящий объект, за которым могла бы спрятаться. Как раз у пляжа замечаю такой – большой валун. Вот так удача! За ним меня точно никто не увидит! Скрючившись, поспешным, но весьма осторожным шагом двигаюсь к цели. Приходят две мысли. Первая, что в жизни у меня есть принцип: по «большим делам» я хожу только дома. И вторая, к чёрту принципы, когда хуже некуда! В руке – упаковка влажных салфеток. На том и спасибо!

Тогда мне действительно казалось, что застигшее меня

в пути «дели бели» 35 , известное среди туристов индийское явление, – это худшее, что может застигнуть в пути. Но, оказалось, так думают оптимисты, вроде меня. Худшее случилось сразу после того, как я, оголив зад, уселась на корточки, предвкушая несказанное облегчение с видом на море.

Из-за валуна вышел человек. Белый иностранный лысоватый мужчина лет пятидесяти. На нём были короткие камуфляжные шорты, в руке фотоаппарат, на лице очки, а на пухлой груди, облепленной ярко-оранжевой футболкой, большими буквами значилось: «Just do it 36 ». От неожиданности я вскрикнула и, не вставая, лихорадочно начала разворачиваться к нему лицом – единственное, что могла сделать в своём обездвиженном положении.

Буквально с англ. «Дели-живот», расхожая фраза, означающая диарею во время путешествия по Индии

Просто сделай это! (англ.) Рекламный слоган

Человек же, к моему удивлению и возмущению, тоже не двигался. Его словно парализовало, приклеило пятками к сланцам, а сланцами – к песку. Он, кажется, и не думал уходить, убегать, телепортироваться обратно, откуда прибыл. Только спустя несколько секунд, выйдя наконец из комы, он дрожаще пропищал:

– Оу! Ай эм со сорри! 37

Затем резко развернулся и дикими зигзагообразными прыжками скрылся из вида.

Я продолжала сидеть. Я сидела и ненавидела всё кругом – фалуду, себя, Индию и этого ужасного, ужасного, УЖАСНОГО человека: его паралич, испуганные глаза, футболку с таким символичным призывом. Я сидела и плакала.

О, я прошу прощения! (англ.)

– Чёртов турист! – ругалась про себя. – И я вместе с ним тоже! Только нам, туристам, приходит в голову шастать по такой жаре, есть что попало, да фотографировать необитаемые места! А они, между прочим, пристанища маньяков и людей не с самыми чистыми намерениями, вроде моих. А может, он и был маньяк? Если да, то я, кажись, сразила его наповал!

– Это просто кошмар какой-то! – сокрушалась я, теперь уже вслух, смахивая капли пота и обиды с лица, когда вернулась к Реми и Бруно, всё это время ожидающим меня возле скутера, в отдалении от пляжа, где я им и приказала быть.

Как же я теперь об этом жалею! Ведь они могли бы увидеть человека раньше меня, остановить его, уберечь от ошибки.

– И? – поинтересовался Реми, выглядящий всё ещё встревоженным.

Я вздохнула и с отвращением и стыдом стала рассказывать, что стряслось за валуном. Он, замерев, слушал. При этом с каждой секундой рот его приоткрывался, а брови медленно ползли вверх, покоряя загорелый лоб, делая его и так большие глаза ещё больше. К последней моей фразе: "А потом он убежал", Реми, вжав руки в живот, в точности, как я до этого, но от боли, уже гоготал во весь голос. Я молча наблюдала. Снова становилось горько. Уголки губ стекали по подбородку, глаза залезали под верхние веки. Я стояла и ждала. Реми все не отпускало. Мне казалось, припадки смеха уронят его на землю и обмажут жёлтой пылью, как бананы кляром.