Невероятный год
Шрифт:
Глава 11. Не до сна
Новый варкальский день приходит ночью, когда неугомонные цикады ещё содрогают темноту брачными ноктюрнами. Его не видно, но он здесь: ползёт по мосту, ступает на камни, затекает в оставленный с вечера на улице кувшин, крадётся по охладевшему крыльцу, вырастает, ширится и кличет сам себя. Первыми его услышат птицы и, не проснувшись толком, примутся «трещотничать» – гоготать, кричать и каркать; шумно перескакивать с ветки на ветку, поздравляя день с рождением, а себя – с ним. Через минуту-две этот пульсирующий галдёж дополнится звучанием молитв, ударом в барабан и звоном колокольчиков – больших, маленьких и совсем крошечных из ближних храмов – больших, маленьких
К шести встанет Гаятри, бабушка-соседка, чей дом находится не просто по соседству, а на одном участке с нашим, и начнёт готовить свой знаменитый чай, вернее, свою знаменитую заварку. Рассыплет на садовый стол согретые вчерашним солнцем пряности, переберёт проворными костяшками пальцев все эти бутончики, семена, палочки и будет долго их мельчить. Нет, не в ступке, как это делают обычные индийские бабушки, а в мощном фирменном блендере, привезённом дочерью из Австралии.
Блендер визжит, Гаятри ждёт.
Измельчает она каждую пряность по отдельности, а в промежутках тщательно обтирает блендерову чашу изнутри – не дай бог, запах и вкус предыдущего породнится раньше времени со следующим. Состав смеси известен: кардамон, корица, имбирь, гвоздика, мята, анис, чайный лист, соль и перец. Неизвестно только, в каком соотношении Гаятри смешает эти пахучие порошки и какой такой секретный ингредиент – веточку ли, изюминку, или орешек, она туда положит, который, впоследствии крутясь в водовороте кипящего молока с сахаром, превратит чай в волшебное зелье, способное буквально размягчать сердца и отогревать души. Рецепт смеси Гаятри держит в строгом секрете и, естественно, в надёжнейшем месте. В собственной голове. Не доверяет ни бумаге, ни замку с ключом.
К восьми часам сюда придут её шумливые подружки-пенсионерки, для которых, собственно, все эти чайные приготовления и предназначались. Рассядутся вокруг садового стола, около наших окон, и с прихлюпывающим упоением станут тянуть из стеклянных стаканчиков приторную жидкость цвета капучино и после каждого глотка жарко выдыхать довольное «Кха-а-а-а».
Когда же на дне стаканчиков останется песчаная лужица из остатков специй и чаинок, подружки пустятся нахваливать Гаятри. Причём так старательно и пылко, точно соревнуясь в изяществе. В каждой из них вместе с чаем разливается и надежда, что именно ей когда-нибудь Гаятри раскроет тайну своего чудесного напитка. Кто-то скажет тост, кто-то прочтёт оду, а кто-то, возносясь на цыпочках, исполнит кряду пять душещипательных куплетов. В любом случае всё закончится рукоплесканием.
Мы же сидим неподалёку, на корточках, у себя за окном, за занавесками, в каких-то сантиметрах от вышитых золотом паллу 32 и выглядывающих оттуда роскошных женских трицепсов, походящих на толстые шоколадные рулеты. Сидим, подглядываем за происходящим и ни черта не понимаем: в чём весь сыр-бор? До наших носов долетают сгущённые пары разливающегося горячего снадобья и сильный запах кокосового масла, которым индианки моют волосы. Запах этот, к слову, порой такой сильный, что появляется ещё до того, как из-за угла выйдет его обладательница. И запах этот такой питательный, что, вдохнув его, сразу же делаешься объевшимся.
32
Свободно свисающий конец сари, перекинутый через плечо
Сидим и гадаем, у кого же день рождения?
Гостьи тем временем гремят аплодисментами и бросаются в хозяйку Гаятри словами. Лестными, конечно же. Иначе бы она не стояла тут, в тени папайи, со сведёнными у плоской груди благодарными запястьями да в разглаживающем старческие морщины блаженстве.
– Аха, – шепчет Реми. – Значит, это у неё юбилей.
Я поддакиваю.
Как
– Нет, никакой это ни юбилей, – скажу я Реми.
– Это секта! – прошепчет он, путаясь в занавеске.
Теперь на часах пять двадцать пять. До утренника с чаепитием ещё далеко, но Гаятри сегодня проснулась с птицами. И с ними же защебетала. Нет, лучше уж сказать: затрещала – затрещала руганью! Да так ладно, шумно, по-вороньи, что пернатые скандальницы с чёрными, цвета непроглядной океанской глубины клювами, которые ещё с минуту назад надрывно хрипели во все горла и с ненавистью щипали друг у дружки перья, впали в ступор. Похоже, они, как и подружки, ей завидуют. «Ох, как же хорошо трещит! – наверное, думают вороны. – Тяжело, занудно, прелесть просто!» И, действительно, получается у неё отменно: в воздух летят массированные абзацы без запятых и точек, а стёкла дребезжат, как от прогремевшей автоматной очереди.
Сейчас она не та молчаливая угодница, что ласково жмётся к дереву, пока звучит хвалебная песнь в её честь, – думаю я, подглядывая из спальни, – она – фурия в домашнем сари. И что же, интересно, её так злит? Неясно! Верно одно: винит во всём своего мужа, сидящего в плетёном кресле человека с распахнутой газетой перед лицом, полуголого (в одних лунги 33 ), босого и, кажется, безвинного, хоть глаз его не рассмотреть. И держится-то молодцом! Сидит, читает и в ус не дует: ни в свой, ни в ус политика, застывший на фото первой полосы. Безмятежно так сидит, будто вовсе и не здесь, а на какой-нибудь полянке, безлюдной, горной, и рядом убаюкивающе журчит лесной ручей, а не грохочет водопад «Gayatri Falls 34 » наследия ЮНЕСКО; и будто овивают его прохладные ветра, а не круги, вышаганные походкой бойцового крикливого петуха, потрясывающего над ним дряблой шеей.
33
Мужская несшитая поясная одежда у народов Индии. Представляет собой полосу плотной домотканой или фабричной хлопчатобумажной ткани размером ок. 2 x 1 м, обёрнутой вокруг бёдер
34
Водопад Гаятри (англ.)
Свирепая тирада длится с четверть часа и вдруг стихает, так же внезапно, как и началась. Снова – к окну. Гаятри стоит, тяжело дышит, оправляется. Коротким гребнем подчёсывает снизу растрёпанные волосы, неторопливо собирает в узел, паллу обматывает худую поясницу и живот, свободный край тычет за пояс. Пёрышки чистит, вздыбленные от собственного кукареканья! – злорадствую я и тут же подмечаю перемену в ней, как грустно неподвижно она взглянула на газету, всё ещё читаемую, вздохнула. На миг мне даже стало её жаль. Этот равнодушный, вялый тип, поди, несправедливо её обидел. Быть может, поделом была разборка?
Меж тем Гаятри взбодрилась – вот шустрая! – раскрыла плечи-крылья, задрала ястребиный нос, точно что-то решила, или на что-то решилась, рывком выудила припрятанную в кустах метёлку – сухую, длинную, как она сама, – и зашагала в сад привычной деловитой старушенцией, мурлыкающей под нос что-то бесстрашное, жизнеутверждающее, похожее на «I will survive». Платье шуршит, сандалии – тоже, а спустя минуту – и сухая листва, которую она метёт на заднем дворике, которая летит с её двора на наш.
Как хорошо, – думаю я. – Мир – хорошо!