Невероятный год
Шрифт:
Однажды ритуал посещения пуджи прервался. Большая Мама заболела. Раджешу и его братьям пришлось перебраться в соседскую семью – в суетную, людную, а значит, в тесную и весёлую. Ребятишки днями напролёт играли. Мальчики строили на заднем дворе хижины, девочки стряпали обеды из картошки и шпината – найденных в саду камешек и трав. Взрослые не вмешивались. Казалось, каждый был на месте, при деле и оттого доволен. Одному лишь Раджешу никак не удавалось увлечься игрой, перестать грустить по Большой Маме и скучать – по Маленькой. Он прятался в пустой душной гостиной на полу под плетёным диваном-скамейкой, служившей ему игрушечным домиком и оградой – безотчётной и временной, – от всего непредсказуемого и громкого, что ещё могло стрястись. В этой тёмной тесной пыльной, но всё же уютной обители он часами разукрашивал газетные страницы и что-нибудь из них мастерил. А если и выглядывал наружу, то для того, чтобы полюбоваться «крылечком», деревянным, цвета горького шоколада ящиком с приступкой, стоящим у стены напротив – особенным, замечательным ящиком. Его крышу покрывал нарядный
28
Так в Индии называют платок, которым женщины прикрывают голову и плечи
Наблюдая из своего мирного поддиванного морока за покачивающимися длинными кисточками дупатта и язычками лампад, слушая их баюкающий треск, вдыхая масляный дымок фитилей, маленький затворник воображал утреннюю пуджу и тайную встречу. Становилось хорошо.
Над ящиком тоже имелись картины – приклеенные к стене пёстрые плакаты. На одних были изображены печальные, но светлые мужчины с опущенными глазами, на других – переливающиеся радугами при повороте головы сказочные дворцы, на третьих – надписи. Раджеш подолгу всматривался в них, представляя мужчин чудесниками, дворцы – их жилищами, а надписи – заклинаниями. Через раскрытые окна влетали мухи, запах варева и крики играющих детей.
В один из дней хозяин дома заметил странного, сидящего в одиночестве мальца, который, очевидно, шумным забавам предпочитал разглядывание алтаря и икон, заговорил с ним. Разузнав о детских тревогах, он поведал ему историю Бога Кришны, того, что стоит во весь рост, играет на флейте и смотрит на него прямо сейчас с одной из обрамлённых золотом картин. Рассказал, что ему, как и Раджешу, в детстве пришлось непросто, ведь и он рос вдали от своей родной мамы. Мальчик поинтересовался, кто все эти люди на плакатах и узнал, что это тоже боги, но из других мест: Иисус, Будда и Аллах. Правда, как выглядит последний, никто не знает, потому вместо его лица рисуют его дом – Тадж Махал. Поразмыслив, Раджеша осенило: все эти Боги братья, ведь не зря же они так друг на друга похожи – за их спинами пышут мощные стрелы света, у всех у них длинные волнистые волосы, красивая осанка, сильные плечи и любящие глаза. А что до того, который прячется в доме с раздувшейся, как лепёшка пури 29 крышей, то он наверняка стесняется. Догадка Раджеша пришлась по душе взрослому, тот рассмеялся и похвалил: «Ты прав, баба 30 ! Раз все люди братья, то и Боги, должно быть, тоже!»
29
Традиционный бездрожжевой хлеб, сделанный из цельнозерновой муки, который сильно раздувается при жарке
30
Уменьшительно-ласкательное в обращении к младшему
Спустя невыносимо долгий и тяжёлый месяц вернулась Большая Мама. А с ней – и заутренняя духовная практика. Не вернулась отчего-то только Маленькая Мама. Она перестала приходить в храм. Раджеш горевал – втайне, скрытно, как уже привык, – но всё же утешался мыслью, что это ненадолго, что Маленькая Мама, как и все взрослые, просто занята, а также верой в то, что отныне за ним будут приглядывать четыре Бога-братья, потому что они не просто братья, а его братья, родные, и, стало быть, всегда придут на помощь, подобно любящей индийской семье.
Убеждение это практикой не подтверждалась, но жить так было легче.
В то чудотворное утро, по прошествии двух с половиной десятков лет со дня своей первой пуджи, Раджеш крепко спал. Несмотря на данное Большой Маме честное слово пойти с ней на рассвете в храм, накануне он решил не отменять привычную долю спиртного и понадеялся на заведённый будильник, который, как он считал, его и разбудит, и приведёт в чувства, и напомнит об уговоре. Когда же посреди глубокого ночного беспамятства раздался отвратительный писк, Раджеш и не пошевелился. Большая голова безответно лежала, пуская слюну на и без того влажную от сырости простыню, и сочиняла сон. В нём Раджеш был толстой ленивой рыбой, выброшенной высоким валом на илистый берег, на котором, покуривая, чинил сеть косматый старик-рыбак. Заприметив бьющийся о песок жирный хвост, он схватил лежащий рядом ржавый гарпун и метнул его в рыбу, угодив ей в лоб, аккурат в третий глаз. Раджеш вздрогнул, взвыл от боли. Однако стона своего не услышал. Гарпун же тем временем из чугунного неживого превратился в шустрого, изворотливого змея, с жадностью пробивающего себе путь через головные внутренности: тёплый мякиш мозгов, жабры и пересыхающий немой рот. Противный старик не двигался и всё сверлил глазами то место, куда вошёл гарпун, а рыба трепыхалась, и каждое подёргивание приносило невыносимую боль, звучащую надрывным злорадным писком.
Раджеш открыл глаза, перевёл дыхание. Нн не рыба, – дошло до него, – нет никакого гарпуна, а
И спал бы он так, пожалуй, до самого полудня, если бы не предусмотрительная Большая Мама, которая уже поджидает снаружи, стучится в дверь и настойчиво повторяет: «Раджеш-баба! Открывай! Радже-еш! Открывай, сын!» Говорит она негромко, но строго. Привыкший с детства во всём её слушать, Раджеш снова открывает глаза; голова недовольно мотается на онемевшей шее; из груди вырывается стон мученика и горячий алкогольный душок. Как же не хочется! Но всё же встаёт, тащит осоловелое тело под холодные струи душевой, в которой просыпается, мочится и утоляет жажду разом. После суетясь, одевается, выходит на улицу и от стыда не смеет заглянуть в глаза пожилой родительницы. Она же, напротив, смотрит внимательно. Только она может так смотреть: благодарно и твёрдо одновременно.
Вместе они отправляются в святилище, которому по легенде две тысячи лет: он, большой Раджеш, и она, ставшая с годами маленькой, Большая Мама.
Долго и трудно взбирались они по ступеням, молчаливо шли к храму. Перешагнув отшлифованный до зеркальности бесчисленными босыми пятками порог, Большая Мама по заведённой некогда традиции оставляет Раджеша в одиночестве, в этом далёком от алтаря закутке, который, кажется, и вовсе не принадлежит святыне. В стылом мраке старинных, вечно влажных стен Раджеш становится на колени.
Немноголюдно. Дымка благовоний заводит медленный танец с предрассветным туманом. Начинается церемония поклонения.
– Как же здесь всё изменилось, – думает Раджеш. – Когда-то здесь было волшебство, а сейчас… Все эти бессмысленные приготовления… Бесят.
Он закрывает глаза, слухом следует за молитвой, но онемевшее под винным наркозом сознание уводит его с тропы света в дремоту, в болото, в котором вместо мантры, зудит: «Всё зря, всё зря, всё зря».
Вдруг внутри что-то больно хрустнуло, или дёрнулось, или даже зашевелилось. Точно тот дурацкий старикан из ночного кошмара потянул своё рыбачье копьё наружу. Раздался оглушительный хлопок, а следом невероятной силы удар по лопатке. Раджеш, потрясая от недоумения головой, потерял равновесие, повалился на стену. Он хотел было обернуться, чтобы взглянуть на грубияна и богохульника, позволившего себе затеять драку в святом месте, но не смог – его будто парализовало, а рот онемел. В меня, должно быть, выстрелили! – подумал он. – Но, кто же? С трудом поднявшись, он снова попытался оглянуться, но всё впустую. Стоящие впереди прихожане и Большая Мама со сложенными у лица ладонями как ни в чем не бывало молятся, не замечают единоличной Раджешской возни. Священник с прикрытыми глазами читает мантру, и над ним будничной тонкой спиралью вьётся дымок от сандаловой свечи.
Это сон! Это, должно быть, сон!
А в следующий миг раздаётся ещё один хлопок и ещё один удар по спине – сильный, болевой, дерзкий, будто в наказание за неправильную догадку. И вот так удача – на этот раз Раджешу удаётся оглянуться, но… позади – ничего, лишь неподвижная пустота.
Что это? Что это? Что это?
Обессиленный, взмокший он упал, прижимаясь горячим виском к сырой плите, и так, тупо глядя перед собой, продолжал лежать, не замечая опрокинувшейся действительности, слыша лишь своё дыхание. Сколько он так пролежал? Несколько секунд или минут? Как странно. Как странно и хорошо. Его вдох стал таким долгим и таким лёгким. Всё стихло: боль, беспокойная дрожь, тревога, тошнота, недовольство. Как тихо. Как тихо и хорошо. Как будто кто-то, наконец, взял и разбил поганый радиоприёмник, ввинченный в виски, круглосуточно изводящий осиным жужжанием, змеиным шипением, кусками невнятных диспетчерских фраз и беспрестанно ищущий неведомые частоты. Как спокойно. Как спокойно и хорошо. Кажется, его взгляд пропадает в темноте, а темнота – во взгляде. Но что это? Неужели, показалось? Нет, он точно приметил слабое дуновенье, едва уловимое движение, чьё-то присутствие. Прямо сейчас, прямо здесь кто-то есть. И этот кто-то так близко, что можно чувствовать его молчание. И этот кто-то такой близкий, что его молчание кажется Раджешу его собственным. И всё кругом: отсвет первых лучей, голос пуджари 31 , мерцание огней и священная мгла – всё одно.
31
Священник, совершающий пуджу
Откуда-то издалека, из глубины: то ли храмовой, то ли его собственной, послышался протяжный звук, приятный, чуть подрагивающий, напоминающий флейтовый, зовущий, манящий за собой в чудесную свободную беспамятную даль. К груди медленно подступила боль, немыслимая и прекрасная.
– Я здесь, – безмолвно подтвердил кто-то. – Я с тобой. Я. Всегда. Буду. С тобой.
– Я там лежал, и я там плакал, – заканчивает рассказ Раджеш. – Сильно плакал. До этого так давно не плакал. Я чувствовал любовь, вот прямо здесь, – он бьёт себя кулаком в грудь. – Это была любовь. Не знаю, чья: Маленькой Мамы, или Бога Кришны? А может, их обоих. А самое поразительное, что с того дня мне стало так противно пить. С того дня к выпивке я и не притронулся! – он прерывается, смущённо улыбаясь, и добавляет. – И ещё я понял вот что. Бог, как и твой родственник, должен тебе помогать. Когда ты очень заблудился, он должен поставить тебя на правильную дорогу и иногда у него нет другого способа, а только подкрасться сзади и сильно ударить.