Незабываемые дни
Шрифт:
На следующий день Вейс, встревоженный этими событиями, — а они произошли сразу в нескольких местах, да в двух пригородных совхозах сгорели без видимой причины необмолоченные скирды хлеба, только что свезенного с полей, — выехал с целой экспедицией в район. Пять грузовых машин были битком набиты солдатами. В легковой ехал сам Вейс в сопровождении Коха. Впереди колонны пылили две танкетки и несколько мотоциклистов.
И когда вся эта колонна поднялась на возвышенность, откуда виден был колхоз «Первомай», ехавшие заметили необычайное движение на немецком кладбище.
Вейс с восхищением смотрел на эту работу, многозначительно произнес, повернувшись к лейтенанту Коху:
— О-о! Что я говорил! Они будут уважать нас. Они почитают нас. Они любят нас!
Лейтенант Кох, который не всегда разделял восторги коменданта и более трезво смотрел на вещи, хотел было сказать, что эти люди, если и любят гитлеровцев, так больше всего мертвых. Но Вейса уже не было рядом. Он подошел к людям, любовно оглядел прибранные могилы. Особенно понравилась ему одна, украшенная зеленью и цветами. На небольшой дощечке на кресте он прочел, что здесь похоронен немецкий подполковник.
— Кто у вас старший? — спросил Вейс.
К нему подошел Сымон. Кох сразу узнал в нем человека, которого он рекомендовал в старосты, и шепнул об этом коменданту.
— Староста? — спросил Вейс.
— Так точно, господин офицер! Назначен вот ими, — Сымон глазами указал на Коха.
— Кто приказал привести в порядок кладбище?
— По моему приказу, господин офицер. Нельзя так, без присмотра.
— Ты есть молодчина! Ты есть верный слуга Германии! Мы никогда не забудем тебя… А партизаны есть у вас? — спросил он внезапно.
— Есть, господин офицер!
— Где? — даже привскочил Вейс.
— Они в лесах, господин офицер. Вчера ограбили наш обоз с хлебом, я послал донесение в волость. Да вот еще в деревне Клинки они тоже забрали хлеб, а старосту убили.
— Ну, ладно, ладно… Работайте… А партизан бояться нечего, мы наведем порядок!
— Да мы не боимся, господин офицер, но жизни лишиться кому охота! Они шутить с нами не любят…
— Ничего, ничего! Бояться нечего, — обнадеживающе говорил Вейс, а сам с еле прикрытой тревогой беспокойно поглядывал на окрестные леса, со всех сторон обступавшие небольшое поле и ближайшую деревню.
— Знаете что, лейтенант, — обратился он к Коху. — Вы езжайте в моей машине, а я сам поведу колонну, поеду в передней танкетке.
— Ну, работайте! — он приветливо помахал рукой группе женщин и девушек, которые уже немного осмелели после неожиданного появления немцев и теперь с любопытством разглядывали долговязого офицера, который так ласково беседовал с Сымоном.
Вскоре немецкая колонна, не останавливаясь в деревне, запылила
— Хватит! Аида по хатам!
Девушки указали ему на несколько могил, еще не приведенных в порядок, но Сымон решительно остановил их:
— Чорт их не возьмет, и так погниют!
Люди веселой гурьбой пошли по дороге в деревню. Кое-кто знал о секрете кладбища, некоторые догадывались. Но говорить об этом никто не считал нужным.
Позади шли Сымон и Канапелька, который тоже принимал участие в этих делах. Тут же был вертлявый Пилипчик. Любопытство не давало ему покоя. Он держался, сколько мог, наконец, не вытерпел и спросил с отчаянием в голосе:
— Дядька Сымон!
— Что тебе?
— А не погниет оно, жито?
— Где погниет?
— Да в яме той, на которой мы полковничий крест поставили?
Канапелька намеревался схватить племянника за ухо, но тот ловко увернулся. Остап только прикрикнул на него, оглянувшись, нет ли кого-нибудь поблизости:
— Я тебе уши отдеру, если ты пикнешь где хотя бы слово!
— Дядечка, я же ничего не слыхал, ничего не знаю.
— Я вот тебе дам не знаю! Вот уродилось дитятко, всюду свой нос сует!
Но немного погодя сказал Пилипчику уже более миролюбиво:
— Садись на коня да подавайся лесом на Старые Выжары, предупредишь там… что немцы поехали…
— Хорошо, дядечка, я — сейчас!
Пилипчик сразу же исчез, словно его и не было.
— Проворный у тебя малыш, сметливый!
— Да уж слишком, Сымон. Подчас раньше тебя самого что-нибудь заметит…
Остап Канапелька надолго задержался у Сымона. Было у него неотложное дело. Предстояло перевезти из города некоторые грузы, для этого требовались подводы и надежные люди. Все это надо было организовать так, чтобы не вызвать подозрений у немцев. Условились начать в тот день, когда первомайцы повезут на сдачу солому, на которую был получен наряд.
Перевалило уже за полночь, когда Остап подъехал к своей хате в лесу. Ночь была холодная, ядреная, как всегда после жатвы. Каждый звук, каждый треск веточки под ногами гулко отдавался в сторожкой темени ночи. Остап останавливался на минуту, чутко вслушивался в шорохи ночного леса. Неосторожные в ночи шуршали осины, доносился успокаивающий шелест берез, тихо перешептывались темные громады дубов. Под тускло мерцающими звездами еле видны были острые вершины елей, зеленым серебром отсвечивали верхушки стройных сосен.
Канапелька вышел уже на взгорье, крутое и голое, точно лысина, когда увидел зарево. Было оно на западе, за рекой. Бледные отсветы пугливо заметались по верхушкам деревьев, все больше и больше наливаясь густым багрянцем. Зарево явно разрасталось, и хотя за последнее время было много пожаров и были они не в диковинку людям, но сердце Остапа всегда начинало глухо щемить, когда по ночам вздымались эти багровые сполохи в небе.
Он постоял несколько минут, глядя на зарево, пока над лесом не прорвались светлые и яркие в темени ночи языки пламени.