Нежность к мертвым
Шрифт:
денного. Ее никто не замечал, она была невидима, и невидимой
подошла к констеблю, чтобы сказать «идем, и возьми сына,
идите по хлебным крошкам», и, как обычно, он не сумел отка-
зать разрезу ее юбки. На столе было достаточно хлеба, а дом
такой желтый, что разбросанные по нему желтые крошки —
заметны только для ищущего. Они вели в спальню, где все еще
случится с этим городом, если один из этих сегментов заразится ган-
греной,
городом, если этот организм распадется… поэтому ночь кошмаров
длилась, пока Нико не отмоет каждый сустав и каждое ребро, каждый
сантиметр желтой и страшной кожи этого существа. А смысла не
было; не было какой-то кары в явлении капитана, не было ничего,
одно лишь его появление вызывало у людей ночные кошмары, но
появлялся он не затем, чтобы мучить, а просто чтобы отмыть свое
тело. И у каждого жителя города перепутаны причины и следствия.
Системы приоритетов давно мертвы. Тот, кого приглашали играть
собаку в доме Арчибальда, оказался самым приближенным к капитану
кошмаров. Пожалуй, он не мог бы приблизиться к нему ближе, даже
став любовником одного из этих тел; не было и не существовало, не
выдумано человечеством ничего более интимного, чем стоящее перед
глазами миз М. в ту страшную ночь.
83
Илья Данишевский
пахло собаками. Миз М. даже не сомневалась, что они придут.
Она лишь пыталась понять в эти последние минуты своего
одинокого пребывания в спальне, зачем она это делает.
Никто не выходит из дождливого города. Но может, она
хотела повторно войти в бурлящую реку. Или же в ней оста-
лись крохи жаркого сердца, которые она выпила из смуглоко-
жего юнца. Может, она все еще была завернута в красную про-
стыню революции, может, ее устраивал тот выход, который
дарил сын констебля от первого брака.
Или хотела их сравнить.
Или кто-то выходит из города. Или что-то зреет над горо-
дом, и что-то уже поменялось.
Она знала, что хочет погрузиться вместе с ними в эту тем-
ноту без всякого сюжета. И лежать под ними в прошедшем
времени, как покойница.
84
Нежность к мертвым
5. Те, кто отданы в жены
Небо Цюриха. Она смотрит в небо Цюриха, и не хочет
увидеть птиц. Она думает о криках, которые издают лисы в
период спаривания. Брачный сезон, вакхические танцы, течка,
на снегу остается кровь, тень от деревьев, в свете ночника дви-
жение пальцев принимает облик медвежьей головы. Там, за
окном — небо Цюриха, будто отпечатанный в одну краску ти-
пографский лист. Черная краска осенних туч. Она отворачива-
ется. Там, на веранде лисы любят подсматривать за людьми
сквозь огромные стекла. За женщиной в серых чулках, за доро-
гостоящей светской дамой около тридцати семи лет. Они ви-
дят, как она сидит за столом, они видят, как протирает шею, и
как пальцы дергают неудобную молнию на платье, они видят
ее гордо задранную шею и напряженное лицо, которые смотрит
в небо, они знают, что она думает о них, думает об их спарива-
нии. Картина спаривающихся лисиц тревожит ее, почему-то не
существует ничего более грязного, чем лисьи коитусы. Воз-
можно — медвежьи коитусы. Где-то под землей, в широких
норах, размереные движения медвежьего паха. Но эти крики не
доходят до застекленной веранды, тогда как лисьи — да.
Сегодня среда. Она встает из-за стола и выходит в просто-
рный коридор, на ее ногах удобные тапочки, и она двигается
бесшумно. Вот зеленые буржуазные обои, и вновь мода на
железные канделябры. Ее зовут Лизавета, это ее канделябры.
Лисьи крики и небо Цюриха принадлежат ей. Конечно, и всем
остальным, если бы остальные — существовали. Там, внизу,
Георге пьет кофе. Четыре кусочка рыжего сахара и молоко,
никогда сливки. Георге сосредоточенно бренчит ложкой. На-
верняка, антиквариат. В его толстой аорте, толстом животе и,
конечно, больших легких — все помешано на антиквариате. Его
медийный образ — это подражание Борджиа, и поэтому дом —
будто желудок [Темного] Отца Борджиа. В Георге много утон-
ченной распаханности, Лизавета даже думает, что Георге —
похож на вспоротую вену. Он основателен, как любой невро-
85
Илья Данишевский
тик, плюшевый медведь Вуду, нашпигованный иглами, он —
словно чья-то погибель, которая не была доведена до конца.
Георге. Дочитала?
Лизавета. Да, вчера. А ты?
Георге. Да. Мне не нравятся швы. Они очень заметны.
Лизавета. Думаю, это попытка передать дихотомию. После
изнасилования часто наступает дихотомия и ангедония. Это
нормально.
Георге. Иногда меня пугает, с какой легкостью он движет-
ся. Это же почти ненормально. Ему ничего не стоит двигаться
сквозь все это.
Она знает, что Георге не нравится бояться того, с кем он
спит. Вероятно, у него не очень длинный послужной список.
Невротики делают романтику еще более романтичной, они
изнывают десятки лет во имя своего воздержания, их мозги