Нежность к мертвым

Данишевский Илья

самой точки знакомства через всю мою жизнь; Джекоб — кате-

гория надежды, толстая вена, исполненная кровью; Джекоб —

мой безначальный символ рыцаря и кладбище павших безум-

цев. Он есть для меня сейчас, как был тогда, будто мой единст-

венный друг. Иногда, когда густая листва засыпает Москву, он

становится моим единственным собеседником. Джекоб — тот, с

кем я придумал огромное количество воображаемых сценок; он

сформулировал

мое представление о мужской красоте и муж-

ской душе; он стал иллюстрацией к «Дон Кихоту» Сервантеса

и навсегда привязал эту книгу к линии моей судьбы.

– Каждую секунду умирает медведь, а всем все равно. Или:

каждая секунда — это умерший медведь? — сказал он. Мистер

Блём плутал в темноте разбитого зеркала: когда я пью кофе,

это я его пью, или он пьет меня?

Когда я ответил ему, и так, и так, он начал улыбаться, что

хоть кто-то здесь знает немецкий.

Джекоб давно понял, что не у всех людей есть душа. В

ком-то она зарождается, а в ком-то нет. Обычный холодный

нож пророчеств рассказывает лишь о тех, в ком душа есть, но

164

Нежность к мертвым

иногда ему виделись чудовища, бороздящие пустые полости

мертворожденных; некоторые женщины рожают одухотворен-

ные выкидыши, некоторые мертвые женщины рожают живых

детей, причина не всегда ведет к следствию. Он ощутил, как

болит колено, что стоять на коленях перед распятием — вызы-

вает в нем боль. Подниматься было стыдно. Он продолжал

стоять, поднимая вверх голову. Сквозь лицо Христа плыла

огромная рыба-печаль, рыба-зло осквернила его красивые ноги,

рыба-рана выпустила потомство вдоль его ребер. Иногда Дже-

коб доходил до слез, наблюдая натуралистичные образы Спа-

сителя. Он ненавидел Хольбайна всей слабой злобой своего

мягкого сердечника. Некоторые ритмы непозволительны для

Вселенной, Хольбайн был очень слаб, если позволил себе на-

рушить эту заповедь. Рыба-хруст плыла внутри его колена,

иногда боль становилась жестокой, иногда почти спала, она и

действительно была как рыба, склонная к миграции, нересту и

смерти. Джекоб чувствовал, как боль плодится внутри его тела,

ее становилось все больше и больше.

Я помню его заснеженные плечи, его тело было спланиро-

вано под огромную душу, мне редко доводилось видеть столь

обширных людей. Моих рук бы не хватило обнять его грудную

клетку. Он был типичным бюргером в клетчатой рубахе. Веро-

ятно, ему не

приходилось выбирать себе одежду, Джекоб оде-

вался в то, что подходило его размеру. Еще, я помню, он обла-

дал широкими живыми усами и бакенбардами, похожими на

разодранную тушу зайца или кошки, кровавый румянец нали-

вал их карминно-черным цветом. Я помню его непослушные

волосы. И его слова — каждую секунду умирает медведь.

Когда Джекоб поднялся с колен, он испытал стыд перед

изможденным ликом Христа. Мучение колена было смехотвор-

ным перед его фигурой.

Я помню его заснеженную шапку.

Джекоб улыбался мне, и его зубы были больны.

В 17:39 душу мистера Блёма разорвал заряд, если, конечно,

дружбу можно сравнить с молнией, поражающей без всяких на

то причин. Ему показалось, что это Якоб. Потом он забыл, кто

такой Якоб. В 17:40 Джекоб пожал руку своему новому другу,

одному из тех, кому от рождения повезло иметь душу, и в

17:40:34 предложил угостить его кофе, шнапсом или чем-то

165

Илья Данишевский

другим, в 17:41:02 после паузы сказал, что можно просто про-

гуляться и не нужно размышлять и убивать медведей.

В 17:42 наши грудные клетки вновь вдыхали ветер.

Пока мы шли, я узнал одну историю; одну из тех, которые

приходятся мне по нраву, приходились по нраву уже тогда: ее

звали Саломея в «Красной Мельнице», и все мужчины теряли

слюну, видя выбеленные до смерти ноги. Бледные, неестест-

венные. Макабртанц, который начался задолго до этого дня,

когда высокопоставленному эротоману рассекло голову молни-

ей, находит свое продолжение и теперь, как сказал Джекоб

Блём. Там, где Саломея танцует, начинается смерть. В Чикаго

мужчины с толстыми щеками и такими же кошельками впус-

кали пулю в складки своего подбородка; плакали до гибели на

Волге; падали телами в Рейн, а Саломея ускользала тенью.

Трудно понять, как она относилась к их смертям, но девчонки

из «Красной Мельницы» всегда говорили, что шея танцовщицы

содрогается, будто она глотает, когда гибнет мужчина, содрога-

ется, будто проглатывает; челюсти начинают двигаться, зубы

перемалывают, Саломея дергается в танце все более и более

жарко и хохочет, когда кто-то в зале кончает с собой. Они

всегда умирали, так было с самого начала, и поэтому она на-

звалась Саломеей. Женщина, у которой вдоль позвоночника

нарисована цепь. Ускользнуло, что мужская рука выцарапав-