Ничейная земля
Шрифт:
— А кто же? — спросил я.
— Я долго его искал, — проговорил Мишка. — Но теперь понял, кто он. Оказалось, что он скрывался под видом учителя-калеки с глазами раненного ангела. Ловко спрятался, сволочь! Сразу и не поймёшь. И что самое страшное — этот гад промывает мозги детям, нашему новому поколению, на которое мы возлагаем все наши надежды!
Он сказал всё это негромко, но веско, как бы вонзая в меня каждое слово, и под его враждебно приподнятой верхней губой остро поблёскивали зубы. Это была совсем не улыбка, как мне показалось сначала, а жутковатый, злой оскал, от вида которого у меня забегали по спине мурашки. "Как
— Что-то мало ты веток принёс, Антоша. Иди-ка, наломай ещё.
Я чувствовал, что Мишка мог быть сейчас опасен, и хотел удалить отсюда Антона — хотя бы на несколько минут. Но Антон не считал, что ему следовало уйти.
— Сейчас, вот эти подброшу и принесу ещё, — сказал он.
Он медленно подошёл, косясь на Мишку, и бросил ветки в костёр. Мишка внезапно схватил его за руку и потянул, стараясь привлечь к себе. Антон рванулся, но Мишка завладел и второй его рукой.
— Не бойся, не бойся, — быстро заговорил он, удерживая запястья Антона. — Не меня тебе нужно бояться. Не меня, а вот его! — Он кивнул в мою сторону. — Ты прости меня, я тебя тогда здорово напугал. То, что ты бросил в кота какой-то ошмёток — это не плохо. Это лишь доказывает, что ты единственный нормальный человек среди всех этих зомби! И теперь он… — Мишка опять кивнул в мою сторону. — Он и за тебя взялся. Беги от него, беги, если не хочешь, чтобы он высосал твои мозги!
— Пустите! — закричал Антон, вырываясь от него. — Больно!
Я решительно шагнул к Мишке и положил руку на его плечо.
— Прекрати, отпусти его, — сказал я негромко, но твёрдо.
Моё прикосновение подействовало на Мишку, как лёгкий электрошок. Он вздрогнул, оттолкнул Антона и крикнул ему:
— Беги!
В следующий миг в его руке сверкнуло лезвие ножа, и он пошёл на меня — с тем же блестящим волчьим оскалом и холодной злобой в пустых, безумных глазах. Я попятился, но оступился и упал на песок, а Антон, вместо того, чтобы бежать, храбро прыгнул Мишке на спину, обхватив его шею и повиснув на нём.
— Не смей! — кричал он. — Не смей его трогать, урод!
Мишкин берет свалился на песок, лицо побагровело, а на его гладко выбритом черепе вздулись вены. Хотя он и был во власти безумия, он не забыл своих приёмов: уже в следующую секунду он припал на колено и вместе с висевшим на нём Антоном перекувырнулся через голову, придавив мальчика своим телом. Ему не составило труда освободиться от тонких мальчишеских рук.
— Зверёныш, — прорычал он, сжав горло Антона. — Тебя уже обработали! Тогда сдохни и ты!
Моя трость, со свистом описав в свежем октябрьском воздухе дугу, с глуховатым стуком опустилась на Мишкин бритый затылок, и он тяжко рухнул на холодный песок, а через секунду руки Антона обвили мою шею. Гладя его по спине, я смотрел на Мишку: он лежал бледный, спокойный и безмятежный, как будто его внезапно сморил сон. Одной рукой обнимая Антона, другую я протянул, чтобы пощупать у Мишки пульс на сонной артерии. Его сердце билось, и я облегчённо обмяк. Антона трясло мелкой дрожью, и я молча прижал его к себе, обхватив обеими руками его худенькое мальчишечье тело. Мы посидели так с полминуты, а потом я сказал, невольно поразившись тому, как ровно и спокойно прозвучал мой голос:
— Антошенька, сбегай, позови кого-нибудь. Я что-то не могу подняться…
Он заглянул мне в лицо.
— И оставить вас с ним?
Я улыбнулся.
— Ничего. Если он опять полезет, я ему — во!.. — И я потряс своей тростью.
Антон тоже улыбнулся.
— Здорово вы его шарахнули по кумполу.
Он убежал, а я остался сидеть на песке рядом с Мишкой, распростёртым возле угасающего костра. В трёх шагах от меня лежал армейский нож, с которым он бросился на меня. Я подполз к нему, подобрал и спрятал себе в карман, потом склонился над Мишкой и, вздохнув, погладил его по голове.
Подъехала забрызганная грязью милицейская машина, и из неё сначала выскочил Антон, а потом неторопливо вылез участковый Саночкин, дочь которого, Катя, училась в моём пятом "Б", и ещё один милиционер. Участковый был жестоко простужен: он то и дело прикладывал к покрасневшему носу скомканный грязноватый платочек и щурил слезящиеся глаза, собираясь чихнуть, но чихнуть у него почему-то всё время не получалось, и он, очевидно, испытывал от этого неизъяснимую муку. Мутный усталый взгляд из-под тяжёлых век, распухший, красный и наглухо заложенный нос, постоянно приоткрытый рот — всем этим видом больной Саночкин как бы взывал к совести окружающих: "И что вам всем от меня надо? Поболеть не дадут!" Мишка уже пришёл в себя, но был всё ещё заторможенным, поэтому не сопротивлялся, когда милиционеры взяли его под руки. Он выглядел ошарашенным и как будто не понимал, зачем его вели к машине.
— Где нож? — спросил Саночкин, предварительно высморкавшись — что, впрочем, мало ему помогло. Из-за простуды он ужасающе гнусавил, и у него вышло, собственно, нечто вроде: "Где дож?"
Я сказал:
— Какой нож? Не было ножа.
Саночкин недоуменно посмотрел на меня, потом на Антона. Антон закричал:
— Как же не было? Я сам видел! Здоровенный нож, широкий такой!
Саночкин перевёл взгляд на меня. Я покачал головой. Антон не унимался:
— Он должен быть где-то здесь! Наверно, он в песке затерялся!
И он забегал по пляжу, вороша ногами песок. Он искал нож, а нож лежал у меня в кармане.
— Дак был дож или дет? — спросил участковый сердито и гнусаво.
Мы с Антоном сказали одновременно:
— Был.
— Не было.
Вероятно, у Саночкина опять засвербело в носу, потому что он напряжённо замер, его глаза сузились, а ноздри, докрасна натёртые постоянным прикладыванием платочка, вздрогнули. Пару секунд он смотрел отсутствующим взглядом вдаль, подрагивая веками и ноздрями, но чихнуть опять не получилось, и он обмяк. Мишку поставили лицом к машине, широко разбросали ему ноги в стороны, и участковый нехотя обыскал его. Ножа, естественно, не нашли, и Саночкин махнул рукой.
— Де пойбёшь вас ди хреда! Был, де было… — прогнусавил он. Всем своим усталым и больным видом он как бы говорил: "И из-за такой ерунды вы меня вызвали! Лежал бы сейчас дома и лечился".
Но Мишку заковали в наручники — на всякий случай. Посмотрев на свои скованные руки, он устремил на меня непонимающий взгляд, как бы спрашивая: "Как ты мог так обойтись со мной?.. За что?" Мне стало дурно, и я малодушно отвернулся.
— Здачит, вы удверждаете, что при дападедии дожа де использовалось? — спросил участковый.