Ночь в конце месяца
Шрифт:
прыгнул за ухо карандаш, привычно нажал подбородок на стамеску… Инструменты,
сделанные еще в училище, разложены по своим местам, они в полном порядке…
Алеша вспомнил, как Соболев учил его беречь инструмент. В группе только что начались
занятия. Корней Лукич роздал мальчишкам свои пилы, рубанки, долота.
Алеша первый раз в жизни строгал брусок. Рубанок полз тяжело, будто вязнул; чтобы
уменьшить стружку, Алеша хотел стукнуть по нему молотком.
Никогда
—На, бей!— выдохнул Соболев и сунул под занесенный молоток пальцы с черными,
толстыми ногтями.— Бей! Рука заживет, а рубанок не вылечишь…
Алеша торопливо отдернул молоток и принялся строгать еще усердней. Как это было
трудно! Дерево сопротивлялось, оно почти визжало, когда отрывались волокна; оно
вывертывалось, изгибалось, и Алеша в слепом отчаянии наугад пихал и пихал рубанком…
Потом неделю у него ныла спина. Невозможно было нагнуться. Свежие мозоли кусались
так, будто в руках зажаты раскаленные пятаки.
Соболев это видел, но утешать не стал.
—Будет еще солоней,— сказал он.— Мужское ремесло… Лучше сразу плюнь, если не
можешь.
И в самом деле: красивое, чистенькое с виду ремесло оказалось не больно-то сладким.
Сколько раз Алеша в сердцах швырял инструмент, уходил в темный коридор, закусив губу.
Руки не слушались, сил не хватало.
Злился на мастера. Видеть не мог его размеренной поступи, склоненной головы, желтых
глаз, спрятанных за очками…
И лишь потом понял, что беспощадным был не Соболев, а его профессия. Она не
прощала ошибок.
Многодневную, выстраданную работу можно было загубить одним движением. Заедет
вкось пила, соскользнет стамеска — кончено. Не поправишь, не приклеишь, не приткнешь…
Не всегда выручит и станок, у столяра половина работ — ручные. Нужна уверенная сила,
точность, адское терпенье.
Но зато какая же радость ощущать, что дерево тебе подчиняется!.. За год стали
железными пальцы, окрепло все тощее Алешкино тело. Когда поводил плечами —
чувствовал, как перекатываются, пружинят мускулы.
Стоит за верстаком — потный, волосы на лбу, к мокрой шее пристали опилки, руки
напряглись. Кругом хаос: доски, планки, вороха стружек, а ему наслаждение — из этого
хаоса составлять, состраивать вещи… Удивительно видеть, как они рождаются на глазах!
Вот так трудился Алеша и сейчас, вернулось это ощущение работы взахлеб…
Соболев тоже копошился в своем углу, — постукивал киянкой, скрипел расшатанным
винтом верстака.
Поглядывая на его спину, Алеша улыбался. Как он должен благодарить мастера… Ведь
все, что умеет Алеша, подарено Корнеем Лукичом. Вплоть до последней мелочи. Даже такой
пустяк — прижать ногтем пилу, чтоб не съехала, — и тот не выдуман Алешей, а показан
мастером Соболевым.
4
С работы шли вместе.
На углу, около низких витрин мебельного магазина, Алеша придержал шаг. В полупустом
магазине вдоль стен выстроились алюминиевые складные креслица, а на витрину был
выдвинут зеркальный розовый шкаф. Он казался голым, только на дверце был прилеплен
плоский деревянный цветок.
—Наша продукция, Корней Лукич?
—Бес ее знает,— равнодушно сказал Соболев.— Везде одно… Выкрасить да выбросить.
—Ну, как же… Обидно, если наша!
—Пойдем, толпу соберешь.
Опираясь на палку, сутулый, с подбородком на груди, Соболев медленно зашагал прочь.
Алеше казалось, что он все время о чем-то думает, но думы эти — привычные, старые, от
которых уже не стоит волноваться.
—Все равно завтра погляжу в цехах!— упрямо пообещал Алеша.
Соболев усмехнулся, оцарапал блеснувшим взглядом.
—И что тогда?
—Ну как «что»… Если увижу, что это мы выпускаем, ругаться начну.
—Ага. И думаешь — поможет?
—Ну, Корней Лукич!.. Ведь так же все равно нельзя…
—Брось ты,— устало оборвал Соболев.— Нашелся ругатель… Все это ни к чему.
Он махнул рукой и грузно поднялся в парадную. Палка его застучала о ступеньки
лестницы — туп, туп, туп,— словно убегая, все еще тявкала, как собачонка.
Алешу расстроил этот разговор. И по дороге домой, и вечером он перебирал слова
Соболева, пытался понять — откуда в них такое странное, неприятное безразличие…
Он припомнил верстак, будто нарочно задвинутый в дальний угол мастерской; сутулую
спину — она была как захлопнутая дверь, ничего за ней не увидишь; и голос — бесцветный,
сухой голос, ни радости в нем, ни живинки…
Какая-то перемена произошла с Корнеем Лукичом.
5
Жизнь Соболева круто изменилась, когда он попал в мебельную артель.
После нескольких выпусков художественное училище закрыли. Вероятно, спрос на
краснодеревцев снизился,— профессия редкая, зачем готовить излишек специалистов.
Корней Лукич распрощался с последней группой и стал ждать, когда его пригласят на
новую должность. Он не сомневался, что его помнят. В минувшие годы Соболева
уговаривали работать, кланялись, заискивали, он не привык напрашиваться сам. Но теперь