Ночь в конце месяца
Шрифт:
быстро заворачиваем…
Алеша не обиделся и ругаться не стал. Ладно… Завтра закончит пробу, все равно
добьется, чтоб направили в этот цех. Только доказать надо, что имеет он право…
Обратно вернулся веселый, хотел поделиться новостью с Корнеем Лукичом. Но когда
открыл дверь мастерской — замер.
Соболев ходил у его столика.
Низко нагибаясь, он рассматривал крышку, проводил по ней ладонью, будто ощупывал…
Алеша знал, что грубые пальцы Соболева умеют определить работу на ощупь. Едва
заметная шероховатость, капелька клея под фанерой — и рука дрогнет, почувствует дефект.
Сколько раз, усмиряя невольную дрожь, следил за этими руками Алеша, когда был в
училище.
Неспокойно стало и сейчас.
Но рука мастера двигалась плавно. Обошла кромки стола, соскользнула вниз… Соболев
остановился неподвижно, и опять Алеше показалось, что он задумался.
Хлопнула отпущенная Алешей дверь. Соболев вздрогнул и, не обернувшись — боком,
боком,— захромал к своему верстаку.
А потом быстро ушел, словно не хотел, чтобы Алеша начал разговор.
7
Когда Соболев учил своих мальчишек полировке, он рассказывал им историю одного
старика краснодеревца.
Старик был великим искусником. Он полировал мебель так, что она казалась
вырубленной из драгоценного камня.
Старик никогда не работал в больших городах. В городском воздухе много пыли, а пыль
затуманивает полировку. Старик устроил себе мастерскую на берегу моря и работал только в
безветренные дни, когда воздух был совсем чист.
На подбородке у старика торчала бородавка. Из нее росла волосинка, старческая седая
волосинка. Старик ее не состригал.
Когда в отполированном дереве, как в зеркале, отражалось лицо старика,— он считал, что
работа сделана наполовину. Если можно было разглядеть бородавку,— дело шло к концу. Но
совсем вещь бывала готова лишь тогда, когда старик явственно различал отражение своего
седого волоса.
Однажды старик несколько месяцев полировал крышку рояля. Подмастерья говорили, что
пора шабашить,— лучшей полировки достичь нельзя. Но старик упрямо уходил в
мастерскую: он еще не видел волоса и не мог позволить себе бросить работу недоделанной.
Он полировал, не давая себе передышки; истекали дни за днями, а отражение не появлялось.
Старик не догадывался, что стал слепнуть.
Он умер в мастерской, так и не отойдя от верстака. Рояль, отполированный им, попал в
музей.
Алеша помнил эту историю. И для него она была не просто забавным случаем. Он верил,
что с такой же страстью работает его учитель, Корней Лукич. И также хотел поступать и он
сам, Алеша, ученик мастера Соболева…
Столик был готов к полировке. Наступало самое трудное.
Алеша начисто выскоблил пол, смахнул пыль со стен и карнизов. Снял рабочую спецовку
и остался в чистой рубашке.
Корней Лукич молча следил за этими приготовлениями. У него тоже были собраны
первые столики, наступал черед полировать.
Алеша чувствовал, как внутри у него все напряглось,— будто взвелся курок. Но руки
двигались быстро и четко.
Он обвернул тряпочкой комок ваты, сделал тампон величиной с мячик. Смочил его
политурой, капнул масла. И скользящим, легким, почти неощутимым движением провел по
крышке стола.
За тампоном тянулся влажный след. Он тотчас пропадал, растворялся. Но с деревом стали
происходить удивительные превращения.
Крышка начала поблескивать,— она как бы погружалась под слой прозрачной
родниковой воды.
И дерево под этим слоем вдруг стало глубоким. Краски сделались ярче, насыщенней.
Просвечивало каждое волоконце, каждая прожилка,— дерево загоралось внутренним светом.
Алеше эти минуты всегда казались волшебными. Ну да, он знал законы полировки, он
долго муштровал руку, добиваясь ее послушности. Но рождение мерцающего света в
глубинах дерева было таким необъяснимым, что Алеша невольно боялся — вот дрогнет рука
и чудо исчезнет, от неловкого движения погаснет таинственный огонь.
Он увлекся до того, что позабыл про обеденный перерыв. Корней Лукич сегодня тоже не
уходил из мастерской,— работал быстро, молча, словно старался перегнать Алешу.
Только вечером, услышав сигнальный звонок, Алеша в последний раз провел рукой:
—На сегодня хватит…
—Ты меня не жди,— отозвался из угла Соболев.— Ступай, а я часок сверхурочно побуду.
—Вы же устали, Корней Лукич!
—У тебя проба, а у меня — норма.
Алеша мельком увидел, что у Соболева заполированы два столика. Неужели по норме
полагается больше? Хитрит чего-то Корней Лукич…
Алеша попрощался и вышел. Натруженная рука подергивалась, будто еще не могла
остановиться, было приятно это чувствовать, шевелить затекшими пальцами… Перед
глазами все еще скользил тампон, светилось дерево…
Алеша уже знал теперь, что выдержал испытание. Полировка не закончена, ей требуется
дать сушку, потом пройтись еще разок… Но Алеша видел столик готовым.
На крышке будто лежит тонкое стекло. Блики света отражаются в подстолье и ножках. И
кажется, что столик насквозь прозрачен, как у того старика, что работал на морском берегу.