Ночь Волка
Шрифт:
— А ты знаешь, что есть только одно единственно верное средство от головной боли — гильотина. У нас, как раз такой случай, так, что потерпи немного.
— У тебя, оказывается, есть чувство юмора, — сказал Марат, — вот уж чего не ожидал, правда, юмор висельника.
Направленные на него стволы, не давали осознать весь ужас происходящего.
— Ты тоже веселый парень, — сказал Костин.
— Разве? — удивился Марат.
— Ну да, ведь из нас двоих висельник, скорее, ты, чем я.
— Нет, висельник — это нарушитель закона, а я — жертва.
— Так и я тоже жертва, жертва обстоятельств.
— Ты, скорее жертва аборта, — заметил Марат.
Ухмылка сползла с лица Костина, держа в руках ружье, он приблизился к собеседнику и, вывернув локоть, ударил его прикладом в лицо. Словно что-то взорвалось в голове Марата, охнув, он повалился на пол.
Поверженный враг вызывает у человека определенные чувства. Костин не остался равнодушен к этим чувствам, несколько раз ударил ногой. От этих ударов, Марат быстро пришел в себя, благо, что убийца был в резиновых сапогах — больно конечно, но обошлось без членовредительства. Вот нос возможно сломан — кап, кап капает кровь. Попытался подняться, но в затылок уперлись железные кольца.
— Руки вытащи, — приказал Костин, — чтобы я видел, на спину положи.
— Марат подчинился. Костин отцепил от ружья брезентовый ремень, связал руки. Скомандовал:
— Вставай, — и помог подняться; усадил на стул и привязал к нему своим офицерским ремнем.
— Потом пошел сел напротив, положил ружье на колени.
— Продолжаем разговор, — сказал он.
Марат потрогал кончиком языка разбитую губу, слизал с нее кровь, сплюнул на пол.
— Экий ты парень разговорчивый, — заметил он, стараясь не шевелить губами; каждое движение причиняло боль, кроме того, болел нос, из которого продолжала сочиться кровь.
— Так на чем мы остановились, — спросил Костин.
— Отчаянный ты человек, — сказал Марат, — неужели рассчитываешь остаться безнаказанным.
— Не волнуйся за меня, — успокоил его Костин, — я знаю, на что рассчитывать.
— Шилов скоро должен вернуться. Чего ты ждешь, урод? Стреляй уже, или беги в лес прячься, тебе все равно уже не жить. Кто-нибудь из нас, тебя все равно кончит; Шилов, я, или волки.
Шилова можешь вычеркнуть, — сказал Костин, — вместе с его бабой, что касается волков, то они, наверное, сейчас их и доедают, ну, а с тобой, по-моему, все ясно — поболтаем о том, о сем, потом пристрелю и пойду своей дорогой, а ты пойдешь своей — туда или туда — Костин ткнул указательным пальцем сначала вверх, а потом — вниз, — грехов то много, поди.
— Да уж поменьше, чем у тебя, ублюдок, — сказал Марат.
— Думаешь, я в ад попаду? — с любопытством спросил Костин.
— Не думаю.
— Почему? Думаешь, попы все выдумали? Не существует, по-твоему, ада и рая.
— Церковники все переврали, с ног на голову поставили. Люди не попадают после смерти в ад или рай, они оттуда приходят в этот мир, а после смерти мы перестаем существовать.
— Чем докажешь?
— Доказывается очень просто, Адам и Ева были изгнаны из рая, так началась их земная жизнь, вот и все. Многих ты уже пришил таким образом?
— Ты не поверишь, но это в первый раз, правда, думал об этом давно.
— Сбылась мечта идиота.
— А вот я сейчас врежу тебе, и сразу станет ясно, кто из нас идиот.
— Ну, врежь, на что ты еще способен, кроме как бить связанного.
Костин хмыкнул и поднялся, заметив:
— Пойду отолью, — и вышел из комнаты.
Оставшись один, Марат некоторое время прислушивался к скрипу шагов, а когда они стихли, попробовал высвободиться от пут, но только упал на бок, вместе со стулом, и в этой нелепой позе он вспомнил один из самых красивых и романтических эпизодов романа с Вероникой. В картинке было сине-зеленое море, белый парусник на траверсе, редкие белые облака на бледно-голубом небе, белые столики с белыми стульями, под зонтами на террасе летнего кафе, которое несколько выдавалось над берегом. Они сидели у стены защищавшей террасу от взглядов с дороги. Пирс и дамба создавали между собой теснину, в которой при малейшем волнении моря, начинали пениться и биться волны, иногда брызги долетали до их столика, через плетеную ограду. Слова просились с языка, и Марат произнес их:
Нынче ветрено и волны с перехлестом
Скоро осень, все изменится в округе.
Вероника, поднося ложечку ко рту, с любопытством посмотрела на собеседника. Она ела мороженое, а он пил пиво местного розлива. Вероника уезжала в этот день. Глядя на море, Марат сказал:
— Что-то мне этот пейзаж напоминает, а что, не могу вспомнить.
— Надо вспомнить, — серьезно сказала Вероника, — это очень важно.
— Попробую, — улыбнулся Марат, — какие-то слова — "зелень лавра, доходящая до дрожи", — нет, не то, вернее то, но не совсем, — " стул покинутый, оставленное ложе, ткань впитавшая полуденное солнце, — это уже ближе, а вот, — "Понт шумит за черной изгородью пиний, чье-то судно с ветром борется у мыса, на рассохшейся скамейке — Старший Плиний, дрозд щебечет в шевелюре кипариса".
— Вероника засмеялась, держа в руке ложечку с мороженым и, встретив вопросительный взгляд Марата объяснила:
— Ничего, просто мне очень хорошо.
…Хлопнула дверь в сенях, прожамкали резиной сапоги и остановились у лица Марата.
— Может, че потерял, мужик, а? — глумливо спросил Костин, приподнимая голову Марата мыском заснеженного сапога.
— Да нет, — сдавленным голосом проговорил Марат, — прилег просто, дай, думаю, изменю угол зрения на возникшую ситуацию.
— Ну и как оттуда, снизу?
— Так же погано, как и сверху.
Костин убрал сапог, и голова Марата со стуком ударилась о пол. Взявшись одной рукой за ворот, другой за спинку стула, Костин вернул Марата в исходную позицию и даже отряхнул его.
— А я подумал, что ты бежать хотел.
— Ну что ты, куда бежать то, — в лесу волки, машина не заводится, а тут такая приятная компания.
— Это, как понимать-то, ирония, что ли?
— Понимай, как хочешь.
— Ну, — ну.
— Костин сел на диванчик, стащил сапоги и положил замотанные в портянки, ноги, на стул, ружье положил на колени.
Марат поморгал глазами, прогоняя радужные искорки, появившиеся перед глазами.
— Че моргаешь?
— Голова раскалывается.
— Хочешь, таблетку дам.
Марат криво улыбнулся.
— Чего щеришься?
— Мне это напоминает историю, как один смертник в тюрьме перед самой казнью отравился, и доктора его еле спасли, буквально с того света вытащили, а когда он выздоровел, его казнили.
Костин захохотал, а потом, оборвав смех, сказал:
— Похоже.
— Может, ты меня застрелишь, уже, — попросил Марат, — а то башка болит, аж в глазах сверкает.