Ночь Волка
Шрифт:
— Ишь ты, — усмехнулся Костин, — куда же я потом пойду, на ночь глядя.
— Зачем же тебе уходить? — спросил Марат.
— Да мало радости с трупом в одной компании сидеть, пояснил Костин, — от мертвеца отрицательные флюиды идут.
Надо же, маньяк, маньяк, а мнительный какой, — заметил Марат. — Теперь эта ситуация напоминает мне анекдот; как чукча пригласил русского поохотиться на медведя, поспорили, кто лучший охотник — нашли берлогу, подняли медведя, тут чукча разворачивается, и бежать, русский за ним. Так они бегут, а медведь за ними, русский кричит: "Зачем бежим, стрелять надо", а чукча: "Не надо стрелять, бежать надо". Русский останавливается, вскидывает ружье — бац, и медведя наповал. Радуется, довольный, чукче показывает, мол, а ты говоришь, бежать. А чукча ему — глупый ты, а еще говоришь, хороший охотник, теперь медведя до яранги тащить надо, а так бы сам добежал, там бы и пристрелили.
— Костин вновь захохотал.
— А че, похоже. Так говоришь, побыстрее, да, ну ладно, будь, по-твоему.
Костин вскинул ружье, прицелился в Марата и выстрелил. Марат увидел пламя, вырвавшееся из стволов и почувствовал движение воздуха над головой, словно кто-то быстро провел ладонью, едва коснувшись волос. Из стены за его спиной вырвало кусок штукатурки, комнату наполнил грохот и сизый дым, в воздухе закружились клочья пыжа. Костин сломал ружье пополам и вставил новый патрон взамен вылетевшего. Когда звон в ушах несколько утих, Марат разобрал слова Костина.
— Промазал, надо же, не тот глаз закрыл, наверное. Повторить, что ли, а?
Марат разлепил губы, открыл рот, но чихнул, потом еще и еще.
— Будь здоров, — машинально сказал Костин.
Марат кивнул:
— Спасибо, из твоих уст это особенно приятно услышать. Но я хотел сказать, что повторять уже нельзя.
— Это почему же?
— Видишь ли, друг, мой, если во время казни приговоренный остается, жив, то его нельзя снова казнить, де-юре казнь уже состоялась. Например, если рвется веревка, то второй раз уже не вешают, так принято во всем мире. Устои, видишь ли, а их менять опасно.
Костин, слушавший Марата открыв рот, наконец, взял себя в руки и сказал:
— Ну, ты даешь, вот слушаю тебя и, прямо, оторопь берет от твоей наглости; да мне насрать на все твои устои, понял.
— Да, — серьезно сказал Марат, — причем это было видно с самого начала. С тобой каши не сваришь. Однако открой форточку, дышать нечем.
— Да пошел ты, козел, еще командовать здесь будет, — крикнул Костин.
— Я не командую, а прошу, — заметил Марат, — знаешь, пословицу — "перед смертью не надышишься" — так вот — осталось мне мало, а дышать здесь совсем нечем.
— Ладно, — буркнул Костин, — сразу видно, что ты не охотник, настоящему охотнику пороховой дым только в радость.
Он открыл форточку, и в комнату потянуло свежим морозным воздухом.
— Я, дорогой товарищ, в армии, в артиллерии служил, дыму наглотался на всю оставшуюся жизнь, — сказал Марат.
— А я погранцом был, — гордо произнес Костин.
— А-а, вот оно что, а я смотрю, физиономия твоя мне чем-то знакома, не тебе ли я в прошлом году в парке Горького морду набил, во время вашей всесоюзной гульбы, а?
— Ты хочешь, чтобы я еще раз тебе прикладом заехал, — спросил Костин.
— Ну что ж, если очень хочется, заедь, — разрешил Марат.
— Ладно, уж, не буду бить, — добродушно сказал убийца.
— Это мне напоминает одно из доказательств доброты Ленина, про то, как он брился опасной бритвой, а к нему дети подошли, он на них посмотрел и ничего не сказал, а ведь мог лезвием полоснуть.
Костин хмыкнул и сказал:
— Честно говоря, ты единственный, кого мне убивать не хочется, чем-то ты мне симпатичен, и байки хорошо травишь, ну просто талант пропадает, можно сказать, но и в живых тебя оставить не могу, сам понимаешь.
Костин ненадолго задумался, а потом сказал:
— Слушай, давай так договоримся, ты мне рассказываешь какую-нибудь историю про любовь, если к тому времени, когда ты закончишь, наступит утро, то я дам тебе шанс на спасение, — уйду. А?
— "Тысяча и одна ночь", — сказал Марат.
— Во, во, как в тысяче и одной ночи, как догадался?
— Это было нелегко.
— Ну, че, «Шехерезада», согласен?
— И руки развяжешь?
— С развязанными руками и дурак спасется, к тому же развяжи тебе руки, ты же мне сразу в глотку вцепишься, нет. Я оставлю тебя, как есть и это уравняет наши шансы. Пока ты освободишься, я далеко уйду.
— А если я не смогу развязаться?
Костин пожал плечами:
— Значит, ты проиграл, вообще-то, ты и так проиграл, но я даю тебе фору, задним числом, добавочное время. Ну, че ты торгуешься, выбора у тебя нету.
— Нету, — согласился Марат, — но я не в форме, голова болит, так, что стреляй.
— Не, не, подожди, как это стреляй, мы ведь договорились, а что голова болит, так это ерунда, голова это кость, как говорил один боевой генерал, а кость болеть не может, таблетку могу тебе дать, хочешь, нет? А что тебе может помочь еще?
— Гильотина, — сказал Марат.
— Утром, — пообещал Костин.
— Тогда стакан водки.
Костин тяжело вздохнул:
— Нету водки, сам бы выпил, вот сухари есть, НЗ, так сказать, а водки нету.
— Ты же утром последнюю бутылку уволок отсюда.
— Я ее выронил, когда от волков убегал.
— А ты сходи, поищи.
— Умнее ничего не придумал?
— Сейчас придумаю, — сказал Марат.
— Ну, ну, ты, вроде умный, давай думай.
— Уже придумал.
— Ну?
— Дай сначала зеркало, — попросил Марат.
— Это еще зачем?
— Посмотреть хочу на себя.
— Не смотри лучше, расстроишься, — сказал Костин. Но все-таки встал и поднес к лицу Марата небольшое зеркало, лежавшее на серванте. Разглядев свой опухший нос и залитые кровью разбитые губы, Марат едва удержался от нового оскорбления в адрес Костина, приклад ружья находился в опасной близости от лица.
— Спасибо, достаточно, — сказал Марат.
Костин положил зеркало на сервант и вернулся на свое место.
— В кармане моей куртки лежат ключи, — мрачно сказал Марат, — сходи к машине, открой водительскую дверь, внизу слева рычажок, открой капот и вытащи бачок опрыскивателя.