Non Cursum Perficio
Шрифт:
– Поль, ну чего тебе, а... – он вывернул карманы вельветовых брюк и нетерпеливо пихнул слегка обалдевшему Боните всё их содержимое – от потрёпанного бумажника до перегнутой пополам собственной визитки с надписью «Застрахуйся! Спи без страха!».
– На, сам найдёшь, что тебе нужно, мне некогда... – руки Поля дрогнули, на пол полетели какие-то мятые бумажки, мелочь, трамвайные билетики и леденцы от кашля.
– Хорошо, – тихо сказал Поль, взглядом разрешая Диксону бросаться навстречу собственной казни правдой. В его сложенных корабликом ладонях пребывала сейчас целая жизнь Камилло, отвергнутая им с восхитительным самоотречением ради мечты, которой уже не суждено сбыться. Все эти милые мелочи, маленькие якорьки, и эти ключи от далёкой квартиры, небрежно брошенные, словно старая змеиная шкурка... Вот только новой шкурки на Камилло уже не нарастёт.
И придётся возвращаться, и подбирать трясущимися руками, и как-то втискиваться обратно в это мёртвое, никчёмное бытие – за отсутствием иных вариантов. Грустно...
– Грустно, – сказал Поль вслух, бережно раскладывая вещи Камилло по карманам. Беленькая Селия смотрела на него из-под чёлки, спрятав руки за спину, с непонятным выражением: иногда маленькие дети смотрят так на хищников в открытой, по оплошности сторожа, клетке.
– Чего тебе, моль ушастая? – ласково спросил у неё Бонита недобрым голосом, и его очки хищно блеснули отражённым светом галогеновых ламп. Селия попятилась и помотала головой: «Нет, нет, ничего». По стене за её спиной, вкрадчиво и бесшумно, прополз медный провод толщиной в палец.
Поль отвёл глаза – ему не хотелось видеть смятого белого лепестка девичьего тела на полу. Даже зная, что иначе там валялся бы он сам.
Он переждал миг прокатившегося по Кирпичному сквозняка с хлопаньем дверей, голосами и мокрыми запахами оттепельной ночи. И, ступая на носках, двинулся по коридору к запасной лестнице. Тень с шалью на плечах и косами-бараночками преданно торопилась следом, не отставая ни на шаг... Не зная планировки интерната, Бонита, тем не менее, безошибочно чуял направление: перещёлк каблуков по гранитным ступенькам, тихий скрип двери с возмущённо дрогнувшими стёклами – и Поль ныряет в густую, как сметана, полную сырости и обещаний весеннюю ночь.
...А в это время, но в другом месте, из той же темноты, судорожно хватая ртом стерильный желанный кислород света, выныривает Нарцисса Иви. И долго стоит на крыльце, чуть кренясь под порывами ветра и озираясь дикими, круглыми глазами. Словно не веря, что вот она – здесь.
Что добралась, не исчезла по дороге среди серых молчаливых сараев Заднего двора, не сгинула в Бараках вдоль железки, не осталась лежать под насыпью в нефтяной луже и безглазо таращиться в равнодушное небо. Невыносимая прелесть бытия, оттенённая траурной рамкой не-жизни Рыжика, тихо выскользнувшего на свет следом за Нарциссой и тоже замершего напротив плексигласовых дверей. Здание интерната казалось ему большой банкой с формальдегидом, в которой плавают странные, привыкшие к этой среде обитания сущности. И смотрят на тебя оттуда, из-за чересчур тонкого стекла, то ли стремясь утащить, утопить в своём чуждом мире, то ли наоборот – просясь наружу. Как понять?..
– Ты ведь обещал ей, – нервно и резко сказала Нарцисса, топнув каблучком и отколов кусок льда со ступеньки. – Так иди же... не стой...
– Ladies first, – с недрогнувшим лицом отозвался Рыжик, и лишь где-то во тьме его глаз блеснула падающей звездой невесомая усмешка.
– Получится, как будто я тебя привела... – почему-то обиженно предупредила Нарцисса, толкая створку и проходя в холл, откликнувшийся щекотным эхом и сквозняками. Рыжик не без содрогания ступил в этот бестеневой мир, и аромат ландышей мгновенно впитался в чёрный шёлк его рубашки, в выцветающие растрёпанные волосы. Где-то наверху оборвались нити нескольких голосов, провисла пауза – а потом с этих нитей посыпались торопливые бисеринки шагов.
Знакомых Нарциссе: хрустальное цоканье высоких каблучков-рюмочек на синих туфельках Ливали. Знакомых Рыжику: аритмичное, чуть суматошное шарканье и постукивание поношенных ботинок Камилло, со шнурками разного цвета и длины.
– Это вы... я уже беспокоилась, честно. Нарси, ты могла мне сообщить... неважно, впрочем. О,..
Элен Ливали, с матово светящимся лицом рождественского ангела, вдруг запнулась, не зная, как ей обратиться к Рыжику. Перед ней стоял невысокий мальчишка, похожий на принца из книги Марка Твена, – принца, успевшего уже побыть нищим с пару месяцев, но принявшего этот удар с поистине королевским достоинством. Элен, как и её принципалке ранее, было неловко обращаться к нему фамильярно. Ливали чуть куснула нижнюю губу и всё-таки тепло улыбнулась:
– О, Рыжик, я так давно ждала тебя, правда! Ты устал с дороги, знаю. Но здесь, в Кирпичном, ты можешь чувствовать себя как дома...
– Даже. И. Не. Мечтай, – вбивая каждое слово, как гвоздь, глухо и страшно произнёс Камилло Диксон, стремительно подходя к Элен. Он даже сделал такой жест, словно собирался схватить главу Кирпичного за плечо и отшвырнуть со своей дороги – Элен, беззвучно вскрикнув, сама отшатнулась, непроизвольно закрыв лицо вскинутой ладонью. Растерянно взглянула на свою принципалку, словно прося помощи – а Нарциссе ниотчего вдруг сделалось душно и тягостно в знакомых, родных стенах.
Она сглотнула, потёрла горло под широким воротником свитера, и тихо, шагая задом наперёд, исчезла прочь. Туда, откуда пришла. Из не спасшего её света – в ничего не обещающую темень, где хлопают крылья ветров перемен. Молча, безмысленно, неотвратимо. «Всё равно немного осталось», – сказал у Нарциссы в голове равнодушно-усталый голос Рыжика, и девушка уселась на ступеньки крыльца, слабо посожалев о том, что не курит. Сейчас пригодилось бы...
– Нет, ну если вам так хочется поговорить, пожалуйста, – с агрессивными нотками промурлыкала Элен в спину Камилло, замершему прямо напротив Рыжика, – только у меня в интернате есть места и поудобнее, чем выстуженный проходной холл, мухняша...
– А мы сейчас уже уходим, – равнодушно информировал Камилло, даже не соизволив обернуться.
– Рыжик, ты... извини, что тебе пришлось меня искать, и... Давай поедем домой, и по дороге в машине я всё тебе расскажу?
Диксон положил заметно дрожавшую ладонь Рыжику на плечо, изо всех сил стараясь не замечать ни запечатанного молчанием рта с запёкшейся кровью, ни потускневших, как старое золото, волос, ни рваной грязной блузы с прилипшими вороньими перьями. Камилло уже всё понял – но поверить он не мог. Ливали, молча наблюдавшая, еле заметно качнула высокой причёской в смеси сожаления и торжества: Рыжик останется здесь, потому что лишь узы способны продлить жизнь этой на глазах рассыпающейся фарфоровой фигурке, целой лишь из-за невероятного собственного упрямства... Элен не станет жалеть энергии. Элен не станет жалеть сил, даже понимая, что Рыжику не суждено долго пробыть в этом мире. Ей и нужно-то так немного – чтобы Игла Хаоса сшила разделившую их с Полли пропасть... а остальное она, Элен Марилетта Ливали, сможет и сама. Не привыкать.
– Рыженька... – Камилло, запретив себе чувствовать рвущее чёткий ритм, задыхающееся от боли сердце, улыбнулся своему найдёнышу. Взял его бледное, исцарапанное лицо в ладони, заглядывая в глаза. Рыжик приоткрыл губы, неявно выдохнув «...Кхамилл...», но заговорить так и не смог.
Слова-птицы, лежавшие комками ледяного пуха у его ног, взирали на Рыжика ярко блестящими глазками, так похожими на пуговички на его блузе, и ждали, когда же он нагнётся поднять их, чтобы согреть своим дыханием. Не знали, бедолаги, что дыхание тоже остыло...