Non Cursum Perficio
Шрифт:
Встав, я небрежно отряхнул с плеч пиджака бетонную крошку и независимо пошёл к двери в другое крыло, повернувшись к военным спиной. Во мне не было ни капли страха – лишь остро заточенная решимость показать им всем, что такое на самом деле Сао Седар. За моим левым плечом ощущалось молчаливое присутствие тени в чёрном – Норда, моего непостижимого то ли ангела-хранителя, то ли демона. Я был уверен, что они не осмелятся стрелять.
…И был очень удивлён, когда они всё-таки осмелились. Выстрелы слились в дуплет, потом разделились на две звуковые дорожки. Разворачиваясь на каблуках, я уже ждал неминуемой боли… и тем сильнее был шок от увиденного. Военные с перекошенными от злости лицами дырявили двери лифта! Дальнейшую фантасмагорию я наблюдал, замерев в позе пингвина, проглотившего мячик для пинг-понга – с раскрытым клювом и глазами на затылке. Дверцы лифта за спинами военных разъехались, и оттуда выглянула веснущатая мордашка Поля Бониты.
– Ля-ля-ля! – пропел профессор химии, показал резко развернувшимся врагам язык и тут же исчез в лифте, словно кукушка в ходиках. С криками ярости военные принялись расстреливать магазины своих пистолетов в закрывающиеся створки.
– Ку-ку, долбоёбы гнутые, – радостно заорал в эту же минуту Поль из другого угла холла, и прицельно метнул в молодого военного сырое яйцо. Шмяк! – по чёрному мундиру расплылся полуфабрикат для омлетов, придав военной форме слегка импрессионистский вид.
– Убью!! – взвыл оскорблённый в лучших чувствах парень, грудью бросаясь на успевшие закрыться двери и стуча в них прикладом пистолета. Его старший товарищ, заметив движение створок четвёртого подъёмника, тут же принялся стрелять в медленно расширяющуюся щель. Крик, удар упавшего тела… На полу кабины, раскинув ноги в высоких шнурованных ботинках, сидел ещё один штурмовик с развороченным пулями животом.
– Низачот! В Бабруйск, жывотные! – крикнул Бонита теперь уже откуда-то из коридора, гадко хихикая. Военные, доведённые до стадии пароиспускания из ушей, ломанулись на голос Поля прочь из холла в коридор с каким-то жутким утробным воем, на бегу перезаряжая оружие.
– Саечка за испуг, Седар! – непонятно как возникший сзади Бонита двумя руками ухватил меня за бока. Потом высунул из-под моего локтя кудрявую голову и приветливо боднул меня макушкой подмышку. – Рад видеть моё улыбчивое лицо в этих ненастных широтах?
– Поль, очень рад, честно, – я развернулся к Боните и крепко пожал ему руку.
– Ну и славно. Пошли отсюда, я жрать хочу. Два дня уже ничё толком не жрал, вот как мы с тобой расстались, – химик решительно подтащил меня к лифту и запихал в кабину. Его пальцы запорхали над кнопками, как у пианиста над клавишами рояля, набирая какие-то немыслимые десятизначные коды.
– Поль, как тебе удалось уцелеть в той перестрелке и вернуться из Никеля? Где ты был? – тихо спросил я, глядя на Бониту. Он так похудел, что казался почти прозрачным – сквозь кожу на висках просвечивали синие русла вен, а резко выступившие скулы сделали Полеву веснущатую мордашку треугольной, как у нарисованного котёнка. Белая водолазка и чужой, невесть где надыбанный Бонитой клетчатый пиджак болтались на нём, как на вешалке.
– Где я был… – серые глаза Поля затуманились и обратились куда-то внутрь себя, совсем как у Сильвы, когда она касалась своих шрамов.
– Очень далеко, Сао, так кромешно далеко. Да, – Поль зябко обхватил себя за плечи и тряхнул каштановыми буклями. – Я не устал, Сао, и не опустил руки. Просто… немного печально. Так, на минуточку. Не обращай внимания.
Я не нашёл, что ему ответить – лишь молча кивнул и отвёл взгляд. Мы вышли из кабины на первом этаже, миновали коридор и очутились в том самом холле, что навязчиво и непонятно вспоминался мне весь сегодняшний вечер. Холодно, сыро, я жду кого-то зимней ночью...
– Седар, едрить твою кактусом! – я аж подскочил от этого вопля и нервно завертел головой. В дверях, повиснув на косяке, маячил мелко дрожавший Патричек, остекленело таращившийся на нас с Полем. И тут в голове с силой термоядерного взрыва полыхнуло воспоминание…
Я стою в холле, среди унылых синих стен, под жужжащей от сырости лампой. Пахнет сигаретным дымом, и я роюсь по карманам в глупой надежде на не выкинутую при отказе от курева пачку «Davidoff», выворачивая пиджак с энергией юного бульдозера. От этого занятия меня отрывает резкий окрик хирурга Баркли – он, вместе с Теодором Коркораном, стоит на ступеньках к входу в коридор, и держит в руке шприц с блестящей на игле прозрачной каплей...
– Седар, не разбредайся, – Поль тряхнул меня за плечо и помахал всё ещё обтекающему по косяку профессору. О’Филлон собрал глаза в кучку и, ткнув трясущимся пальцем в угол, еле слышно проскрипел:
– Седар, чума носатая, колись – твоих рук дело?..
Я несколько рассеянно посмотрел на пытавшегося убить меня вахтёра, валявшегося под стеной с распоротым горлом – рана на его шее походила на второй рот. Улыбающийся…
– Нашатыря… – на выдохе попросил я, закрывая глаза и пытаясь сдержать тошноту. Бонита в ответ только презрительно хмыкнул:
– Сао, родной, нашатырь в Антинеле пьют только аристократы и дегенераты, а от нервенных болезней всё население лечится исключительно Це два аш пять о аш.
– Иди ты, – слабо откликнулся я, выгребая на свежий воздух. Патрик потащился следом, тихо бормоча себе под нос что-то о том, что стрессы сокращают жизнь, и что все индусы в глубине души истинные маньяки.
– Куда идём, господа? – осведомился Бонита, когда мы миновали полосу берёзопосадок и оставили позади странный 7/1 корпус.
– Давайте ко мне, в дальний, у меня там двушка, – предложил слегка очухавшийся Патрик. Я не стал спорить – не было сил. Кутаясь в пиджаки и ёжась, мы втроём шли по растрескавшейся асфальтовой дороге мимо инфекционки, где полыхали в окнах бактерицидные кварцевые лампы, мимо закрытой на ночь осиротевшей онкологички и тюремного корпуса. Я всё думал, думал, – не мог прекратить думать о мёртвом охраннике с двумя ртами… и о том, что убило его, оставив эту рваную рану на горле. Мысль зацепилась краешком за другую – о брякнувшем тогда телефоне. Я выудил из кармана свою Nokia, лихорадочно щёлкая кнопками. «Одно новое сообщение от твоего предшественника», – издевательски известила мобила, подмигнув мне. У меня, как в той песне, «и биться сердце перестало». Холодный ветер принёс тихий шелестящий смех того, кто на моей памяти никогда не смеялся – и медная ящерка чуть вздрогнула на груди, поворачиваясь мордочкой на Север. Не дыша от волнения, я открыл sms-ку.
– Что там у тебя? – влез с одного бока Патрик, встряхивая кучеряшками.
– Читай вслух, – с другого бока потребовал Бонита, нетерпеливо щипая меня сквозь пиджак.
Откашлявшись, я озвучил очередное наставление своего алогичного ангела-хранителя: “Как сыр неправильный без дырок, прекрасный ландыш ядовит. Красное и белое – две разные разницы. Не пей молока! Ц.о., и.о.! Норд”..
Повисло молчание. Мы, сбившись в кучку, словно испуганные дети, стояли посреди пустой дороги, глядя на лежавший в моих ладонях и мерцавший призрачным светом телефон. Холод жёг кожу, невысказанные слова и мысли жгли душу. Первым молчание разбил Патрик:
– Ребятки, или вы мне рассказываете, что это за хороводы напополам с панихидой вокруг хим общаги, или до свиданья навсегда!
– А чтобы я сам знал, – истово отозвался я, и покосился на Бониту, изображавшего полную абстрактность. – Просто последние пару недель за мной, Сильвой, Оркильей и вот им гоняется толпа штурмовиков и очень хочет ухайдакать. Потому что им так велел некий комендант второго корпуса общежития города Никеля, с ровного места загоревшийся жаждой мщения… А Норд то и дело шлёт мне странные sms, даже в тех местах, где телефонной сети нет как таковой. В общем, в эти дни лучше даже не пытаться рассуждать логически – я вот выживаю на сплошных инстинктах.