Non Cursum Perficio
Шрифт:
В молчании они выпили чая с мёдом, и Поль, согревшись, совсем размяк. Элен смотрела на него из-под пушистых ресниц с вопросом и еле заметной печалью. Почему она такая одинокая?..
– Ты не останешься? – тихо спросил Поль, отражаясь в серо-голубых глазах Элен.
– Ну... у меня? На ночь...
– Останусь. Но не на ночь, Поль, не на ночь. Навсегда... ты согласен?..
– Оставайся.
В кухне пахло ландышами. Элен Ливали была счастлива.
*
Элен Ливали очень любила петь за работой – вот и сейчас, развешивая постиранные простынки, сероглазая комендантша тихонечко мурлыкала «Ландыши, ландыши, светлого мая привет». Над лампами на стене сияли радужные ореолы – Элен была просто в отличном настроении. Сегодня ей удалось выменять у перекупщика катушку меди, и Ливали буквально летала по лестницам, холлам и коридорам общаги, распевая свои «Ландыши» и растягивая сети проводов. Из остатков медной нити девушка сделала себе серьги, и сейчас в милых ушках Элен сияли две причудливо изогнутые подвески с разноцветным бисером-рокайль.
– Красиво, – мертвечинно похвалили Эленины серьги из-за очередной простынки. Спустя секунду между гирляндами сохнущего белья пролез Поль Бонита в рваных джинсах и растянутой майке. На майке была корова с крыльями и надпись: «Летайте с нашим молоком! Кривмолпрод – на радость Некоузью!». Элен воткнулась взглядом в этот слоган и нервно сглотнула. Молоко она терпеть не могла.
– Это, – продолжил разговор в одни ворота Поль всё тем же странным голосом зомбированного футбольного комментатора, – здравствуй, Элен.
– Полли, ты чего? – соизволив вглядеться в своего визави, Ливали выронила обратно в тазик мокрое полотенце. – Ты уксуса напился и лимончиком закусил? У тебя такое лицо, словно ты в нефть наступил...
– Хуже, – мрачно отозвался Бонита и высморкался в край висящей на верёвке наволочки. – Я наступил на личное достоинство профессора Товпеко. И теперь он, пока не сгноит меня в банке карбида, не успокоится и не зароет топор священной войны...
– Та-ак... – Элен опустилась на табуретку, сложив руки в длинном подоле голубого платья, и тяжело вздохнула. Профессор Тадеуш Товпеко и студент Поль Бонита полюбили друг друга прямо-таки с первого взгляда, и за последнюю пару недель Элен уже наслушалась кровавых подробностей этого взаимного обожания. – Вы опять валентности не поделили?
– Ты меня сейчас убьёшь, Элли, точно, – Поль покаянно вздохнул, потоптался и опять потянулся к наволочке, но Элен шлёпнула его по руке:
– Ну-ка, не нагнетай панику! Садись и рассказывай, что на этот раз.
– На этот раз мы поспорили именно из-за нефти, – сознался Бонита, приземляясь на соседнюю табуретку и натягивая край футболки на колени. – Я сказал, что её реально можно использовать для контроля психологического фона в местах с плохой энергетикой. И что если смешать её с ртутью и разогнать в магнитной шахте герц так до пяти-шести, то я точно конечно не могу предсказать последствия, но грант мы за одну идею полюбому отгребём как с куста. От моих справедливых и гениальных слов Товпеко нехорошо возбудился и пообещал, что если я подойду к зданию промышленных установок или к полигону на расстояние менее ста метров, то он меня лично изнасилует черенком совковой лопаты. Треснувшим.
– Ох, Полли, – мягко улыбнувшись, Элен поцеловала Бониту в лоб, – когда же ты поймёшь всю узость Изборских научных умов? Такие, как мы, всегда сталкиваются с косностью обывателей. Это неизбежное зло. Не стоит идти напролом, Полли. Ты пока затаись, но от идей своих ни в коем случае не отказывайся. А я постараюсь тебе помочь, у меня есть кое-какие связи в промзоне на улице Стеценко... Выкинь этого гадкого Товпеко из головы, Полли, и пойдём лучше ужинать. Кстати... тебе правда понравились мои серьги?
– Да, Элли, – Бонита бережно качнул ногтём медную загогульку с нанизанными бело-синими бусинами. – Здорово. Тебе очень идёт синий цвет.
– Жаль, что не могу сказать того же об этом ужасе кромешном! – Ливали, сморщив носик, ткнула Поля пальцем в живот, где парила рекламная Кривмолпродовская корова. – У тебя что, больше одеть нечего?
– И чего тебе не нравится? – Бонита опять оттянул подол футболки, критически разглядывая ухмыляющуюся бурёнку. – Это я в акции выиграл. Собирал крышечки от сметаны и обёртки от творожных сырков. Творожный сырок – друг и товарищ каждого студента! Наравне с растворимой картошкой в стаканчиках и пельменями.
– Полли, я тебя умоляю, – закатила глаза Элен, – вот уже три месяца, с тех пор, как ты сюда переехал, твержу тебе: мы все живём одной дружной семьёй! Если нечего кушать или некогда готовить, загляни к соседям, тебя всегда подкормят. Или ко мне загляни, я тебе всегда рада. Завязывай, в общем, со своими ядохимикатами быстрого приготовления и с пельменями, ещё неизвестно, из кого их делают, из собак с Пустырей или из привокзальных ворон... Общежитие – твой дом, Полли. И мой. И всехний.
– Всеобщий, – поправил её Бонита рассеянно.
Мысли его от слов Ливали приняли несколько неожиданный оборот. Весь ноябрь Поль с удивительной изворотливостью избегал всяческих прозрений касательно рода занятий и жизненных приоритетов очаровательной комендантши. Но сочетание растянутых сегодня по общаге проводов из чистой меди, тех самых злосчастных синих туфелек и разговоров о «связях в промзоне» заставило Бониту открыть, наконец, глаза. Элен была такой же пытливой и неистовой личностью, ломающей стереотипы, как и сам Поль. И Бонита понял, что его ни к чему не обязывающее романтическое приключение потихоньку перерастает в сладостный союз двух одичавших сердец. В крепкую связь, основанную не просто на симпатии к хорошенькой блондиночке, а на уважение к самой личности Элен. Ландыши, ландыши...
Да. Вдвоём они способны на многое, Элен права. Бархатная революция в умах жителей Избора – и дальше, по всему Некоузью. Смелые эксперименты, попытки ухватить и сжать в горсти тёмные богатства их проклятой земли, закрытого клина... До поры закрытого...
– Дать нашим землям новое, прекрасное будущее... и разрушить границу, – вслух прошептал Поль, пойманный и отражённый в льдистом серо-голубом зеркале глаз Элен.
В сушилке, залитой радужным светом, благоухали ландыши и творилась магия театра теней: два тёмных силуэта за гирляндами мокрого постельного белья сливались в единое целое, неистово и молча. Опрокинутая табуретка, отколовшая углом кусок керамической плитки на полу. Сквозняк из приоткрытой двери. Тишина. Ни слова, ни стона. Лишь тени на белой ткани – немое кино ни для кого. Отражённое в серых глазах сладкое безумие серых глаз напротив.
Свет, тишина, аромат ландышей...
– ...Ну, в общем, ты понял, что я хотела сказать, – произнесла задыхающимся голосом Элен полчаса спустя, стоя в холле в ожидании лифта – какой из трёх придёт быстрее. Её белокурые волосы, заплетённые в косы и закрученные в две бараночки над ушами, растрепались, голубое платье перекрутилось, а помада была где угодно, только не на губах. Поль, впрочем, выглядел не лучше. Футболку с летающей коровой Элен всё-таки порвала, и поэтому стоящий рядом с ней Бонита красовался в чьей-то слегка не просохшей белой рубашке. Видимо, принцип полной коммунальности в малосемейке на Дунаевского распространялся даже на предметы гардероба.