Норткерр
Шрифт:
Парадоксально, но то что меня вырвали с родных мест с корнем, как то дерево, и отправили в дикие горы Румынии к бабушке очень помогло. До того я всего раз там была, еще совсем маленькой. Было невыносимо оставить все, что напоминало родителей, дом, друзей, страну, которую любишь. Но в итоге именно эта ампутация старой жизни помогла встать на ноги. Не имея перед глазами постоянного напоминания о них, я научилась забывать о смерти. И иногда представляла, что это просто каникулы, а родители где-то там, они ждут и любят меня. Такой небольшой самообман помог пережить юные годы, а дальше окрепшая психика сумела принять все как есть. И жизнь пошла своим чередом.
Поначалу бабушка ни слова не говорила на английском, я на румынском. Единственным понятным для нас был язык общего горя, вместе мы оплакивали родных: я – мать и отца, она – свою дочь, которую не смогла даже в последний путь провести. Общение оказалось трудным. Потом стало сносно.
И все же, по моим меркам – местность была той еще глушью. После Лондона небольшой городок в Трансильвании, северо-западной части Румынии, стал на долгие годы моим домом и заточением. Другая культура, язык и уклад жизни – все это не помогло мне полностью влиться в жизнь. Я считалась там чужой, словно с другой планеты. Мне не удалось завести близких друзей, но были школьные товарищи, моего дружелюбия вполне им хватало.
Бабушка меня любила, и понемногу я освоилась. Восемь лет спустя она умерла. Бабуля была весьма преклонного возраста, прожила долгую жизнь, я понимала, что просто настал ее час. Конечно, это было очень грустно, да и все похоронные дела очень угнетают, но от того некуда деться.
Вот так я осталась один на один с этим миром.
Трудно объяснить тем, у кого полно родных и друзей, как это: не иметь никого, кому было бы не все равно. Вокруг столько людей – и совсем никого близкого. Оставаться в Румынии не имело смысла. Больше меня там ничего не держало, я была свободна поступать как мне заблагорассудится. Единственным логическим решением виделось вернуться домой, выучиться и попробовать обрести себя. Ранний уход родителей заставил волей-неволей быстро повзрослеть, поэтому не могу сказать, что я сильно боялась жить самостоятельно. Одно было плохо: опыт жизни в деревне не сильно подготовил меня к современным реалиям такого мегаполиса как Лондон.
Трансильванские горы остались позади, и тихая размеренная жизнь канула в лету. Следующие годы было некогда заниматься самоуничижением и поддаваться желанию пожалеть себя. Я со всеми силами ринулась налаживать жизнь. Не хотелось быть изгоем.
Мне не хватило духу продать бабушкин коттедж, хотя это бы добавило в мою копилку пару тысяч фунтов. Но, ведь это все, что у меня осталось от семьи. Я подумала, что можно будет когда-то превратить его в небольшой отель, он стал бы приносить доход. Соседи обещали присматривать за ним и сообщать, если что. Благо, простой недвижимости в Румынии обходится дешевле, чем в Великобритании.
Сбережений родителей хватило мне на первые два года учебы, дальше пришлось подрабатывать и брать кредит. Учиться было трудно, я заметно отставала от сверстников, поскольку школьная программа в Румынии намного проще. Одно хорошо – упорства мне не занимать. Я напрягла весь свой ум (спасибо Богу, было что напрягать) и на последнем курсе даже стала стипендиатом. Это здорово помогло сократить долг. Те годы были наполнены постоянным адреналином от ежедневной борьбы.
Еще в самом начале мне удалось восстановить контакты с некоторыми людьми из моего детства. Родственников среди них не было, но эти люди хорошо помнили и уважали моих родителей, они и помогли не потеряться в Лондоне. Мамина подруга, которая писала мне все годы «изгнания», сдавала мне квартиру по очень лояльной цене. В таком городе это была существенная помощь.
Жизнь пошла своим чередом. Окончив учебу, выбирать не приходилось: счета следовало оплачивать, и я устроилась на работу в маленькую провинциальную газетенку. Столица на старте дала мне пинок под зад. Конкуренция была велика.
Жизнь моя потекла немного скучно и тихо. Я платила кредит и ждала свой шанс. Неспешность жизненного уклада в провинции со временем немного притупила мое рвение. И выплатив долг, я все еще работала на прежнем месте.
Думаю, именно мое смирение подтолкнуло шаловливую Фортуну сделать меня своей избранницей. Ей не нравилась моя апатия.
Наверное, редактор газеты, где я работала, был в то утро с похмелья, решив отправить на важную пресс-конференцию в Лондон меня. И к своему стыду, я была в ужасе, поскольку раньше моей персоне таких серьезных дел не поручали. Преимущественно я писала небольшие заметки и сводки новостей, сидя в самом дальнем уголке редакции, где меня обходили вниманием пытливые глаза начальника.
А тут такое дело! Он заявил, что все заняты, и мне придется вылезти из своей норки в реальный мир. Выбора не было.
В Лондоне все оказалось не так уж сложно: я отлично справилась с заданием и очень гордилась собой. Ханна, журналистка солидного столичного издания, с которой я познакомилась на том мероприятии, предложила, как она выразилась, вместе «оттянуться». Планов на вечер у меня, естественно, не намечалось, а настроение было приподнятое, поэтому я с радостью поддалась уговорам новой знакомой пойти в паб с ней и ее друзьями.
Во время учебы я благоразумно избегала разгульного образа жизни и компаний совершенно незнакомых людей, боясь угодить в неприятности. Но в тот день решила, что студенческие годы давно позади, можно же, в конце концов, расслабиться.
Надо отметить, я сразу пожалела о принятом решении, поскольку вечер начинался довольно скверно. Паб оказался жутко переполненным, а среди моей новой компании не нашлось никого достаточно галантного, чтобы принести мне выпивку (к моему огорчению, они все (кроме меня) пришли парами). Пришлось обслуживать себя самостоятельно. Лондонские пабы иногда очень действуют на нервы, набиваясь в выходные под завязку.
Протолкнувшись к стойке бара, битых двадцать минут я безуспешно пыталась сделать заказ, но бармен словно намеренно меня не замечал. Мое раздражение становилось заметным, но всем было наплевать. Вокруг меня толпились люди, и даже те, кто подходил позже, имели куда больший успех.
Чувствуя себя глупо и неловко, совершенно отчаявшись, я твердо решила уйти из этого места, покинув подругу и ее дружков, не намереваясь даже попрощаться. И как раз в этот момент кое-что меня отвлекло, окончательно испортив настроение. Отчаяние превратилось в гнев.
Незнакомец на другом конце стойки явно потешался надо мной. На его лице растянулась бесцеремонная улыбка, а глаза бесстыдно разглядывали меня. Увидев, что я его заметила, он еще шире улыбнулся, продемонстрировав безупречные зубы, и нагло отсалютовал мне.