Ноша избранности
Шрифт:
– Да ладно, Ань, не заводись. Я же понимаю, что он уважает тебя и по отношению к тебе ведёт себя безупречно. А вот ты...
– Что, я?
– опять насторожилась Аня.
– Можно сказать, пользуешься служебным положением.
– Тина, честно, я тебя не понимаю.
– Ну, Гастас тебе благодарен, я ты этим пользуешься. Разве не так?
– Алевтина смотрела подруге прямо в глаза своим фирменным, наивным взглядом и Аня почувствовала, как опять закипает от злости. Тина чутко уловила её раздражение, улыбнулась извиняюще.
– Ань, я всё понимаю, но согласись...
Аня скрипнула зубами, и промолчала. Спорить с подругой у неё никогда не получалось, а доказать той что-либо было просто невозможно. Так ловко она умела поворачивать любые доводы в свою пользу. Вот и сейчас: взяла, да и раскрыла Ане глаза на её вопиющую безнравственность: мол пользуется служебным положением. А безродный наёмник Гастас, по причине мягкотелой интеллигентности, не может за себя постоять. И ещё он ей даже не друг. Смешно. Прямо как в анекдоте: "Дорогой, давай останемся просто друзьями,"; "Хорошо, дорогая, тогда, будь другом, сгонцай за пивом и закажи тёлок". Кстати, для кого как, но для Гастаса Аня согласна и за пивом сбегать. Тёлок, правда, заказывать бы не стала. В её мобильном таких номеров нет. Ну да не маленький, сам найдёт. Но вот беда, по словам Алевтины, парень для неё даже не друг, а так благодарный пациент, которого она бессовестно использует в качестве... да, а в качестве кого? Конечно в качестве телохранителя, за которым она, такая бессовестная, как за каменной стеной. Слава вам три богини и их папа с мамой, хоть в этом она "клятву Гиппократа" не нарушила. Аня глубоко вздохнула несколько раз, как делала всегда, когда хотела справиться с охватившим её раздражением, прошептала про себя: "Глупо требовать от человека больше, чем он может дать. И желаемое не получишь и человека потеряешь" - так мама говорила. И правильно говорила. Гастас решил быть для неё телохранителем? Это его право. Ведь она здесь чужая и ей надо домой. Там мама и Аня у неё одна. И родители Тины тоже ищут дочь, и Мишанины... Только они уже не дождутся.
Авлевтина трясёт её:
– Аня, что с тобой? Ты в порядке?
– Абсолютно.
– Тогда почему ты молчишь?
– Задумалась о наших делах.
– Но зачем молчать? Я пугаюсь.
Вместо ответа Аня жмёт плечами. Ей почему-то не хочется беседовать с подругой. И мужчины, кстати (очень кстати) возвращаются за стол, рассаживаются на свои места, разливают пиво по кружкам, жадно пьют, громко хохочут. Гастас шлёт музыкантам кусок мяса и кружку пива. Не сидеть же людям всю ночь голодными. Он очень возбуждён, хотя и пытается это скрыть: ноздри раздуваются, глаза горят, голос придушенно-вежлив, но и в нём слышна нервозность. А вот Тадарик напротив, невозмутим. Сразу видно: вождь, бывалый рубака. Шутит, как всегда и при этом всё замечает. Увидел нетронутый бокал пива у Ани и тут же позвал кабатчика: "Дружище, принеси-ка жбанчик мёду. Самого лучшего." Гастас тянется за кошельком, но предводитель городских наёмников останавливает его, сам расплачивается: "Держи монету. И кружки чистые нам принеси."
Пиво отодвинуто. Кто-то из мужчин, не разобрав, сгребает Анину кружку, жадно пьёт. Хозяин приносит корчагу с мёдом, разливает его по чистым кружкам: Тадарику, Ане, Гастасу. Аня передаёт свою ёмкость Алевтине и получает вторую порцию хмельного питья, естественно в чистой посудине. Воины городской стражи, подсевшие к столу, затягивают песню, отбивая при этом такт пустыми кружками по столу. Песню подхватывают и четверо освобождённых. Теперь хозяина кабака подзывает Гастас, указывает на гостей: "Пива."
Тадарик поднимает свою ёмкость, сбрызгивая несколько капель на доски стола:
– За вас, госпожа Анна и за богов, покровительствующих вашему, достойному ремеслу.
– До дна! До дна!
– вклинивается Алевтина и тут же присасывается к посудине с демонстративной жадностью. Аня осторожно пригубляет мёд. Да, это питьё намного приятнее пива. Похоже оно на квас, в меру сладкое, с приятной кислинкой и ароматом лесной малины. Этакая лёгкая шипучка.
– Восхитительный напиток, - громко объявляет Алевтина. Оценивающий взгляд Тадарика скользит по ней, ощупывая и лаская. С лёгкой усмешкой в голосе он обращается к Ане:
– Госпожа Анна, не могли бы вы попросить вашу подругу сплясать для нас? У парней, - он кивает на четверых, - сегодня великий день.
– И у меня тоже!
– Эй!
– медный квадратик летит к музыкантам.
– Играйте же!
Алевтина, осчастливленная вниманием, бегом бежит на середину горницы. Не дожидаясь музыки, все мужские ладони в кабаке начинают отбивать ритм. Даже кабатчик с помощником, даже те, двое в тёмном углу с накинутыми на голову плащами. Белые, оттёртые речным песком половицы звенят, как клавиши ксилофона, под ударами плоских подошв "гладиаторских" сандалий. Это уже не восточные, томные извивы. Это жёсткий ритм "диско".
Показалось Ане или нет, но щека Тадарика презрительно дёрнулась, но это была половина, обращённая к Ане. На другой половине лица Тадрик добросовестно удерживал выражение снисходительного одобрения, типа: "Старайся, девушка, старайся". Аня оборачивается, смотрит на Гастаса. Тому вообще ни до чего нет дела, кроме пары собачников, высунувшихся из тени. Маска рассеянности постоянно съезжает с его лица. Это боец в предчувствии схватки, весь в ожидании мига, когда он сойдётся в рукопашной и достанет мечом до мягкого тела врага. Или сам падёт, заливая землю кровью. Это уж как повезёт. При повороте, Аня задела его локтем. Парень даже не заметил. Разве заметишь такое сквозь броню? И Аня рада, что не послушалась своего "телохранителя", взяла на гулянку нож.
Чтобы унять волнение, она опять пригубила питьё из кружки. Чуть-чуть. Помнится, в книгах мёд называли очень коварным напитком: пьёшь, как сладкую водичку, а потом встать не можешь. И язык у тебя плетёт невесть что. Впрочем, Алевтине последнее не грозит. Она и без мёда с удовольствием языком машет. Кстати, а ведь кружки и Гастаса, и Тадарика тоже едва початы. А Тина "жжёт"! Местный народ просто "в отпаде".
– Госпожа Анна, это правда, что вы отреклись от всех радостей жизни?
– Тадарик смотрит ей прямо в глаза, словно пытается разглядеть душу.
– Ложь, - Аня обводит рукой стол.
– Я ем, пью и веселюсь, как все.
– Скорее: вместе со всеми.
Аня невольно хмурится, отводит глаза:
– Мне так же весело, как и ... всем.
– она кивает в сторону Гастаса, изо всех сил пытающегося вернуть на лицо маску вальяжного благодушия.
Тадарик усмехается:
– Умно. И от вопроса ушли, и правду сказали. Здесь и в самом деле никому не весело, кроме вашей подруги.
– Ей тоже не весело.
– Да? По ней не скажешь.
– Просто она притворяется лучше нас. Впрочем, сейчас ведь именно это и нужно?
– Вы правы. Если она и притворяется, то очень искусно и очень к месту. Так значит от радостей жизни вы не отрекались?
– Я служу Жизни, а жизнь - это не только страдания, но и радости. Моим богам угодно всё, что служит делу жизни?
– Всё?
– Если это служит жизни, то да.
– Вы так разумны, госпожа Анна, что слушать вас, - одно удовольствие, - он касается кружкой кружки, отпивает и Аня вынужденна поддержать его жест, после чего продолжает расспросы.
– Но истинное ученичество требует отречения. Я прошёл это и знаю, и тот купец в лавке говорил об отречении.