Новеллы горной тайги
Шрифт:
– Почему – страшная?
– Меня однажды током ударило. Всего перетрясло. А когда она пришла, меня вот так же трясло – всё время, пока ее видел.
– Может, ты волновался сильно, переживал. Нервная дрожь называется.
– Не знаю. Пока меня колотило, я ее видел. Она не здесь была, а где-то далеко. Там река текла, дома какие-то стояли, а за ними горы.
– Так ты во сне ее видел?
– Я не спал. Все гуляли, а я отошел туда, где забор кончается. – Венька махнул рукой в сторону пустоты за последней доской забора. –
А она по слогам:
– Ма-ма. Ма-ма.
Я снова спрашиваю:
– Мама?
– Бу-ду ма-ма те-бе. Ско-ро. Ско-ро.
Меня колотит, голос трясется, еле выговорил:
– А раньше ты чья мама была?
У нее черточки в глазах дрожали, а тут вдруг перестали, закруглились – как зрачки сделались, и она нормальным женским голосом говорит:
– Ничья не была. Теперь буду твоя – издавна, сейчас и навсегда.
Я опять спрашиваю:
– И что мне теперь делать?
– Ждать! – говорит.
– А чего ждать-то?
И тут меня сильнее затрясло. Вижу – за ней как ровно шар елочный крутится. Золотой и гудит гулко. Он… то сам в себя всасывается, то снова распускается. А потом она стала сливаться с этим шаром, и вдруг – хлоп! – все погасло, стихло. Как ничего не было. Только я – горячий, как в бане. Очень горячий и очень сухой.
Пилот приметил, что Веня вспоминает с закрытыми глазами.
– Ко мне Тася подошла, нянечка. Спрашивает – ты чего тут делаешь? Туман тут почему? Поджигал чего?
– Нет! – говорю.
– Обедать пошли. – За руку берет. Вскрикнула, руку отдернула.
– Ты чё сделал?! – Говорит, аж шипит с присвистом. – Горячущий, как головешка!
– Да ничего, – отвечаю, – щас остыну.
Веня умолк. Ветерок вяло пошевеливал молодую листву. Тренькали, перебивая друг друга, птицы. Шмели гудели, облетая свежий розовый клевер. Пилот понял, что Веня рассказ закончил, и спросил:
– Крестик-то носишь?
Веня нервно поёрзал.
– Нету крестика… То есть он другой теперь. Как навсегда.
– Что-то я тебя не понял.
Мальчик расстегнул пуговицы у ворота рубашки. Под яремной ямкой на нежной коже отпечатался карминовый крестик.
– Это же… ожог! – почти вскрикнул Пилот. – Больно было?
– Не заметил я…
– Серебряный крестик, похоже, испарился.
– Наверное, она себе взяла. Видать, понравился. Или на память. – Вздохнул. – Мне он тоже нравился.
– А нить шелковая?
– Истлела. Тогда же. – Веня шире раскрыл ворот. – Вон от нее тонкий след по шее.
Пилот склонился к мальчику, коротко вблизи глянул на карминовый крестик, провел пальцем по багровой нитяной полоске и стал застегивать пуговицы на его рубашке. Тихо, нерешительно сказал:
– Я знаю, кто она.
Веня
– Золотая Баба. Из космоса. Таких в давние времена Зарни называли. Не слыхал?
Веня помотал головой. Еле слышно подтвердил:
– Не-а…
«Да откуда ж пацану о Зарни узнать! – с досадой на себя подумал Пилот. С другой стороны, читать вроде любит…» Спросил:
– Липа говорила, ты читаешь много. Но не помнишь, что прочитал. Правда, что ли?
– А зачем?
– А зачем читаешь?
– Интересно.
– Но ты же не помнишь потом!
– Интересно, пока читаю. А зачем помнить? – Веня чуть запнулся, объяснил: – Вся эта куча слов из книг мешает думать свои мысли. А я хочу, чтобы они ясные были, не запутанные.
– Так ты нарочно забываешь?
– Угу…
– Как мимолетные виденья… – пробормотал Пилот, соображая, как объяснить Вене, кто такая Золотая Баба.
– Чего?
– Она прилетает из космоса, из звезд, которых я не знаю. Появляется здесь, на Земле, как маленькое густое солнце. Потом ей надо тут освоиться. Она копирует какую-то женщину земную. – Пилот помял в ладонях воздух. – Ты лепил когда-нибудь из пластилина?
– Бывало…
Ладони Пилота обрисовали женский силуэт.
– Вот она себя и вылепила.
– Из того шара, что рядом с ней крутился?
– Точно!
– И теперь ей хочется, чтоб всё, как у людей? – спросил, как с чужого голоса, мальчик.
– Это у вас так воспитательницы говорят?
– Липа так говорила, когда в замуж пошла.
– Она замужем? – переспросил Пилот, на мгновение вспомнив облик Олимпиады Ивановны.
– Замужем. Только Рашидка, муж-то, помер.
– Ух ты, как всё у вас тут… – Пилот не договорил, спросил: – Деревенский, что ли, мужик? Перепил поди?
– Да не, наш он был, детдомовский. Перестарок.
– Перестарок?
– Не знаю, сколь годов ему было, но много больше остальных. Он, короче, не пацан был, хотя и роста маленького. Зажился как-то здесь, в детдоме. Говорят, ему годов двадцать пять было… – Веня перевел дух. Он не привык так много говорить. – А Липа как узнала, что он мужик-то, давай его обхаживать. И свадьбу скоро сыграли. В столовой. Туда только старших ребят пустили. Я не был.
– Чтоб всё, как у людей. Понятно…
– Стал он у нее в комнате жить, а потом возьми да и помри.
– Давно?
– Так зимой еще.
– И отчего Рашидка умер?
– На скорой его увезли, и всё. Всякое говорили, мол, во сне она его придавила. А он вывернуться не смог, задохся. Она ж вон какая хабазина…
– Да-а… – протянул Пилот. – История…
– А может, просто прибила…
– За что?
– А Степаныч, ну, воспитатель наш, с Тасей шептались, что она так девкой и осталась. Я, правда, не понял сначала, как такая здоровенная баба девкой осталась. Пацаны долго надо мной смеялись. Объяснили потом…