Новеллы
Шрифт:
— Про любовь? С удовольствием забуду.
— Нет, — без тени иронии сказала сестра Матильда, — Доктор Флуршюц имел в виду вино.
— Ах, так… а до меня-то не дошло… Когда ты трезв, то все так медленно доходит… Как это вы до сих пор не заметили, Флуршюц: только надравшись, люди понимают друг друга.
— Какая смелая попытка реабилитации собственной персоны!
— Нет, Флуршюц, вы только вспомните, как великолепно пьяны мы были в августе четырнадцатого… Мне даже кажется, что тогда мы в первый и последний раз были по-настоящему сплочены.
— Нечто
— Кто?
— Шелер. «Гений войны»… Скверная книга.
— Ах, так, книга… Толку от книг мало… Но вот что я хочу вам сказать, Флуршюц, причем вполне серьезно: дайте мне какое-нибудь другое, новое питье, ну, допустим, морфий, или патриотизм, или коммунизм, или еще что-нибудь такое, от чего в жар кинуть может… такое, что нас снова сплотит, и я брошу пить… в один миг, не сходя с места!
Подумав немного, Флуршюц сказал:
13
Шелер Макс фон (1874–1928) — немецкий философ-идеалист, один из оегювоположников аксиологии, социологии познания и философской антропологии. В начале первой мировой войны выпустил шовинистическую книгу «Гений войны, или Немецкая война» (1915), однако уже в 1916 г. отказался от высказанных в ней идей.
— Какая-то доля истины в этом есть… Но если речь идет об опьянении и сплочении, то тут, Ярецки, есть только одно лекарство: влюбитесь.
— По предписанию врача, не так ли?.. Вы когда — нибудь влюблялись по предписанию, сестра?
Сестра Матильда зарделась, две красные полоски выступили на ее веснушчатой шее.
Ярецки не глядел в ее сторону:
— Не те сейчас времена, чтобы влюбляться… Не я один, кажется, в плохой форме… С любовью тоже все кончено… — Он ощупал протез на месте суставов. — К протезам надо бы прикладывать инструкцию об их использовании… Здесь где-нибудь нужно приделать искусственный сустав для объятий.
Флуршюц почему-то чувствовал себя уязвленным. Может быть, из-за того, что сестра Матильда была свидетельницей этой сцены.
А та покраснела еще больше:
— Что за мысли у вас, господин Ярецки!
— А что тут такого? Превосходная идея… Протезы для любви были бы вообще замечательными штуковинами. Например, продукция высшего качества специально для штабных от полковника и выше… Заведу такую фабрику.
Флуршюц спросил:
— Вам обязательно нужно изображать из себя enfant terrible, [14] Ярецки?
14
Ужасный ребенок (фр.).
— Нет, просто у меня появились военно-промышленные идеи… Давайте отстегнем протез. — Ярецки возился с пряжками; сестра Матильда помогала ему. Он выпрямил металлические пальцы:-Так, теперь на нее можно натянуть перчатку… Это мизинчик, это безымянный, а вот и большой пальчик, шаловливый мальчик.
Флуршюц осмотрел рубцы на голой культе:
— По-моему, протез сидит хорошо. Только проследите, чтобы на первых порах он не натирал кожу.
— Натирали-натирали полотеры этот пол… Большой пальчик, шаловливый мальчик.
— Нет, Ярецки, с вами действительно невозможно разговаривать.
Ярецки уехал с капитаном фон Шнааком. Стоя перед решетчатыми воротами, сестры еще долго махали рукой вслед автомобилю, в котором оба отправились на станцию. Когда женщины вошли в дом, на внезапно обострившемся лице сестры Матильды появилось стародевическое выражение.
Флуршюц сказал:
— Это очень мило с вашей стороны, что вчера вечером вы уделили ему внимание… Малый был в ужасном состоянии. Откуда только он достал польскую водку?
— Несчастный человек, — сказала сестра Матильда.
— Вы читали «Мертвые души»?
— Дайте-ка вспомнить… Кажется, да…
— Гоголь, — сказала сестра Карла, гордясь начитанностью, которая ее не подвела. — Русские крепостные крестьяне.
— Вот такая мертвая душа наш Ярецки, — сказал Флуршюц и продолжил через некоторое время, указывая рукой на группу солдат в саду: — Все они мертвые души… А быть может, и все мы. Каждого где-то прихватило.
— Вы дадите мне почитать эту книгу? — спросила сестра Матильда.
— Здесь у меня ее нет… Но где-нибудь найдется… Между прочим, книги… Я, знаете, уже больше не могу их читать…
Он сел на скамью возле входа в здание и стал глядеть на дорогу, на горы и на осеннее небо, светлое, но потемневшее на севере. Помедлив немного, села и сестра Матильда.
— Знаете, сестра, нужно было бы изобрести еще какое-то средство общения, кроме языка… То, что пишется и произносится, совсем уже оглохло и онемело… Требуется что-то совершенно новое, а не то наш шеф со своей хирургией окажется прав…
— Я вас плохо понимаю, — сказала сестра Матильда.
— Ах, да и не трудитесь, это все глупости… Я просто подумал, что если души мертвы, то остается только одно средство — нож хирурга, но это ерунда.
Сестра Матильда задумалась:
— Кажется, лейтенант Ярецки говорил что-то похожее на это, когда вам пришлось ампутировать ему руку.
— Весьма возможно, — он ведь тоже грешил радикализмом… Единственное, что ему оставалось делать, — это быть радикальным… Как всякому зверю в клетке…
Сестра Матильда была шокирована словом «зверь»:
— Я думаю, он просто старался все забыть… Однажды он намекнул на это… И это пьянство…
Флуршюц сдвинул фуражку на затылок; давал себя знать рубец на лбу, и он слегка потер его:
— Я, собственно говоря, не удивлюсь, если сейчас наступит пора, когда у людей будет лишь одно желание: забывать, только забывать. Сон, еда, сон, еда… Как у людей здесь, у нас… сон, еда, игра в карты…
— Это было бы ужасно! Без всяких идеалов!