Новые небеса
Шрифт:
– Вот смотришь вокруг, - сказала она, - все так хорошо, красиво. Богато. Люди вроде бы счастливы. Их жизнь устоялась, они довольны. А мы хотим это все уничтожить.
– А они, довольные, регулярно уничтожают нас, - заметил Кельм, - Ивик, ты что? Это противник. Прорывы дейтрийской границы по статистике -- два раза в неделю.
– Надо мыслить шире, - сказала Ивик, - можно ведь и иначе рассуждать. Например, одна эмигрантка мне сказала, что в этой войне виноваты мы. Вообще в войне всегда виноваты обе стороны, сказала она. Вот если бы мы согласились на все условия дарайцев... а мы еще и Триму защищаем. Чего же мы хотим?
– Перестать быть собой?
– А что? Как у Достоевского: пусть цивилизованная нация придет и завоюет другую, дикую. Хорошо, кого-то они уничтожат. Но ведь не весь народ. И со временем мы будем жить примерно так же, как дарайцы...
Кельм хмыкнул.
– Накатать, что ли, на тебя телегу в Верс...
Ивик засмеялась.
– Давай, катай.
И подумала, что ему это действительно не понятно. Он, наверное, не такой чувствительный. Ему не передается настроение и состояние окружающих. Зато у него есть опыт атрайда, и ненависть к Дарайе -- даже если бы здесь не было Колыбелей и вангалов, даже если бы она была раем -- у него в крови, в переломанных костях, в шрамах. Не вытравить.
Принесли десерт со сложным названием. Ивик принялась ковыряться: целая студенистая гора с белоснежной шапкой взбитых сливок; слой шоколадного пудинга, слой желе, мягких фруктов, сливочный слой, кофейный, лимонный...
– Все равно, - заговорила Ивик, - ведь суть не в этом: сохранить свою национальную идентичность... это все слова, Кель! Уверяю тебя. Я этого накушалась еще на Триме. Словеса, громкие словеса. Нации приходят и уходят... Причем когда они уходят, то вопли о национальной идентичности и святости "нашего, родного, исконного" особенно громки. Если Дейтрос проклят, если он плох -- так и пусть он погибнет. Если Бог и истина -- не за нами, зачем мы вообще нужны? Зачем умирать и убивать -- чего ради, ради амбиций, это наша нация, а не какая-то дарайская, у нас собственная гордость... Глупости какие. Их общество чуть получше нашего, или наше чуть получше их... у них атрайды, у нас Верс... У них Колыбели, у нас нет свободного выбора профессии... у них изобилие, но неравенство, у нас -- мало всего, но зато для всех одинаково. Но простому человеку по сути все равно, где жить. Там -- одни достоинства, здесь другие. Так же и с недостатками. И вот из-за этого, из-за таких пустяков класть жизнь, убивать людей?
– Но ведь Бог и Истина -- за нами, - сказал Кельм. Он взял руку Ивик, поднес ее к губам, чуть наклонился и стал целовать пальцы. Ивик замерла.
– Ты всегда во всем сомневаешься, - сказал он, бережно опустив ее руку. Ивик кивнула.
– Я не хочу уподобляться героям их сериалов, Кель. Они критикуют готанистов, но насколько далеко они ушли от Готана? Да никуда не ушли. Разве что нет той совсем уж одиозной жестокости. Но если мы сами -- только ради какого-то там "национального проекта", ради "своих" - не лучше ли для этих же "своих" будет подчиниться и не воевать больше. Мы все время говорим -- Дейтрос, братья и сестры, семья, родная земля... за спиной у квиссанов спит родная земля. У них есть родная, у нас есть... Так и будем воевать до скончания века за свои родные земли. А смысл?
– Ты права, Ивик, - согласился Кельм, - и вообще хорошо, что ты это говоришь. Обычно не задумываешься о таких вещах. А ведь это так. У земли есть тело. И есть душа. Иногда... в особенно тяжелой ситуации... ты воюешь уже только за тело. Только потому, что там -- свои, а это -- чужие. Чужих надо убивать, своих защищать. Древний инстинкт, у дарайцев кроме этого, ничего и нет. Но ведь на самом деле душа важнее. Потому что она связана с Богом. Ты вот говоришь -- взорвать этот мир... А мы хотим, может быть, разбудить его душу... Иногда и разбудить можно только взрывом.
Ивик заметила, что десерт уже почти исчез. Кажется, расслабиться опять не удалось. А может быть -- и шендак с ним, с расслаблением этим.
– Как я начал работать с местным Сопротивлением, - произнес Кельм. Они лежали на раскинутом диванчике в квартире Ивик, под слепяще белым пододеяльником. Голова Ивик -- на плече Кельма.
– Все это довольно сложно. Прежде всего, это, конечно, не было моей задачей. И разрешили мне это далеко не сразу. Но я сумел убедить командование. Все началось как раз с Виорта. Ему тогда было пятнадцать. Ребятишки, они сначала рады и счастливы, что их взяли в интернат. На учебу сильно не давят, игры, обеспечение по высшему уровню... А со временем, когда Огонь начинает сдавать -- они это замечают и переживают. Кто-то не замечает: не получается больше, не идет -- ну и что? Есть много других удовольствий. А для кого-то это тяжело. Многие уходят на хайс, на прочую дурь... Потому что это все поначалу дает замену, повышает СЭП. Потом, соответственно, привыкание к наркоте, зависимость, деградация... Поэтому ж родители и не приходят в восторг, когда детей берут в Лиар.
– Я заметила, - подтвердила Ивик, - интернатские считаются чуть ли не инвалидами... будто у них психические нарушения. Этого стесняются...
– И ведь это -- несмотря на деньги! Так вот, конечно, большая часть этих ребят потом жить не может. Идут в Колыбель, или просто -- пьянка, наркотики, деградация. Но некоторые... а Виорт очень умный мальчик -- некоторые понимают, в чем дело. Ви пришел к выводу, что я могу ему чем-то помочь. Ведь я дейтрин, и мы больше должны знать о том, что такое Огонь. Я был вынужден частично открыться ему, конечно. Но это допускается в рамках вербовки. Мы создали группу из таких же, как он. Обо мне знают всего трое мальчиков. Остальные -- под их руководством. Вербовка, конечно, своеобразная -- я мало для чего могу их использовать. Но в итоге из этого получилось кое-что интересное.
– Да уж! И как ты добился того, что у них сохраняется Огонь?
– Я, конечно, не психолог и не куратор, - усмехнулся Кельм, - но некоторые меры очевидны. Умственная и физическая дисциплина. Творческая атмосфера в группе. Но со временем я пришел к выводу, что убивает их в первую очередь отсутствие общественной цели. Нельзя творить для себя самого и только для себя самого. Пока они дети, они могут это делать для группы, для себя. Им достаточно осознания "мы -- группа, друзья, мы хотим добиться чего-то большого и важного". Но потом ведь надо дать им понять, что это именно -- большое и важное. Нужна конкретика. Так я вышел на изучение дарайского общества в принципе...
– А отец Кир? Он, как я поняла, тоже связан с этим проектом?
– Ты знаешь, - задумчиво сказал Кельм, - это было для меня удивительным открытием. Но... Получается так, что крещение -- сам по себе акт крещения дарайца... в общем, оно уже -- незаметным образом, конечно, но если смотреть статистику -- повышает СЭП. Конечно, это не обязательно рассматривать мистически. Психологически это -- клятва определенным идеалам. Ощущение причастности к Дейтросу, а Дейтрос связан с Огнем... но может быть, это мистика. Точно не скажешь.
Он помолчал.
– - С Киром мы были знакомы до того. Я таких хойта еще ни разу не видел.
Ивик подумала. Она видела много разных хойта. Некоторые из них казались святыми. Хотя скорее были просто яркими личностями, индивидуальностями и умели производить впечатление. Отец Кир -- тоже яркая личность.
Хотя, конечно, вызывает уважение то, что он пошел добровольцем в Дарайю. И еще, он не ставит себя выше гэйнов. В самом деле, если в миссии гибнет священник или монах, его считают святым. Но погибший в бою, даже героически погибший гэйн -- это так себе, обычный человек. Если хойта вообще идет в опасную миссию, он делает это ради Господа и тоже практически святой. Для гэйна опасность и самоотверженность -- норма жизни. Так уж сложилось. Так все считают. Но не отец Кир.