О культуре и не только
Шрифт:
– Вы продолжаете выходить на сцену – теперь уже театральную. Настолько велико желание действовать? Не устаете?
– Конечно, устаю. Тем более что перенесла недавно тяжелую операцию. Но вряд ли кто-то ищет в моей игре тонкие нюансы, скорее, все удивляются: «Миронова? Неужели еще жива?! И на сцену выходит?!» Если я сыграю хотя бы прилично, ко мне отнесутся со снисхождением.
– Чему хотели бы научить молодых?
– Не актерскому мастерству. Я вам уже говорила, что не пребываю в эйфории от собственного таланта. Но я многое видела, помню и знаю о подлинной актерской этике, вообще – этике в искусстве. Мы живем в эпоху быстрых карьер. Что-то поставил, сыграл, съездил за границу –
– Сегодня во многом утрачено былое значение семьи и былое значение страны. С чего, на Ваш взгляд, надо начинать их восстанавливать?
– Чтобы восстанавливать семью и общество, нужны люди. Рада была бы ошибиться, но я не слишком верю в нашу молодежь. Они напоминают мне саженцы с хилым корнем. Дубы вырастут не из многих. Из большинства – хлыстики… Мы часто жалуемся, что молодые не уважают стариков. Но ведь и старики не любят молодых. У нас всеобщая тотальная нелюбовь друг к другу. Сила Андрея заключалась именно в том, что он умел любить. Людей вообще – пожилых, молодых, хороших и не очень, друзей, зрителей… Недавно я проезжала мимо нашего дома на Петровке, где Андрюша вырос. Там барельеф работы изумительного скульптора Юрия Орехова. И вдруг я увидела, как проходящий мимо человек снял шапку и перекрестился. Будто перед иконой. Я даже вздрогнула. А это благодарность. Любовью за любовь.
– Я думаю, Вам тоже есть что сказать людям, которые пишут письма на адрес «Москва, маме Андрея Миронова», чтят его память, желают Вам здоровья…
– Я бесконечно признательна всем помнящим нашу семью. И поздравляю их с тем, до чего мы дожили, – с обретением Россией своего настоящего имени. У нас уже не аббревиатура из сплошных согласных букв. У нас – Россия. И это немало. Вдумайтесь: ведь мы живем в только что родившейся стране. Ей требуется сейчас наша забота. Забота и работа. Я прошу вас: не надо воздерживаться! Особенно, если вы знаете что-то нужное. Я не понимаю наших экономистов с кроткими лицами эпохи Возрождения. Они все знают, но ничего не делают. Если бы я знала, я бы продралась… Давайте воспитывать в себе настоящее самоуважение. Сознательно относиться к истории. И пользоваться возможностью выбора, коли уж нам ее предоставили…
В последние годы я стала остерегаться праздников. Они становятся бестолковыми и не в меру ликующими. Можно праздновать победу, а можно – конец войны. Это разные вещи. Для нас сейчас важнее второе. Видимо, как-то не так мы живем на земле, раз и земля у нас становится злой. На ней постоянно что-нибудь взрывается: в Москве – трубы, а где-то – мины и бомбы… Я желаю, чтобы в новом году в России не гибли дети. Чтобы матери не хоронили своих сыновей. Это противоестественно, это самое страшное, что может быть в жизни.
Он сражался за Родину
23.09.2009
25 июля – особый день для России. 25.07.1929 родился Василий Шукшин. 25.07.1980 умер Владимир Высоцкий. Василия Макаровича к тому времени уже без малого шесть лет не было на земле. Век обоим выпал короткий, считай – полвека от нормы: Высоцкому – 42 года, Шукшину – 45. Как в рассказе «Верую!»: «Ровно с песню. Будь она, эта песня, длинней, она не была бы такой щемящей…»
Эти имена не зря до сих пор поминаются через запятую. Высоцкого и Шукшина роднило многое – от глобального до частностей. Скажем, оба были крайне неинтересными – с точки зрения мужской харизмы – в свои молодые годы. Резец времени прорисовывал, выделял, обтачивал грубые черты, превращая изначально примитивную работу в шедевр. У обоих – когда созрела, проступила изнутри душа, тогда и лицо преобразилось. Прибавилось не то чтобы красоты (из письма Шукшина двоюродному брату художнику Ивану Попову:
Однако главное, что объединяет Шукшина и Высоцкого: оба они – «непрофессионалы», чуждые миру узкой специализации. Высоцкий – поэт, актер, музыкант. Шукшин – писатель, актер, режиссер. Попробуй разъять Владимира Семеновича на составные элементы – ерунда получится: три аккорда, скромные, почти дилетантские стихи да Гамлет, тем и ценный, что по-актерски вовсе не сыгранный… С Шукшиным похожая петрушка. Есть прозаики мощнее, режиссеры талантливее, актеры по диапазону богаче. Но везде человек отдельно, профессия отдельно. А Шукшин, как и Высоцкий, в каждой строчке, в каждом кадре собственным криком кричит. О чем бы ни были книги и фильмы Шукшина, в итоге они всегда – о нем самом. И удавалось ему, уже сидя в зале, над своим плакать, будто над чужим – если пробирало…
Лучшее, что осталось после Шукшина в кино, исполнено им полностью, от замысла до выхода на экраны: написано, поставлено, сыграно. Здесь великая любовь к делу и от нее – ревность, которая не допускает «разделения труда». Как невозможно представить, чтобы с твоей девушкой гулял один, танцевал другой, ужинал третий. Еще острее: как ни одна женщина не захочет без крайней нужды, по доброй воле, чтобы ребенка для нее зачинало и носило постороннее лоно…
Василий Шукшин умер 2 октября 1974 года, на съемках фильма Сергея Бондарчука «Они сражались за Родину». В каюте теплохода «Дунай», пришвартованного к донскому берегу. Населенный плавпункт «Дунай»-на-Дону…
Последние годы жизни Василий Макарович алкоголя не употреблял вовсе – даже пива. По медицинскому заключению, сердце износилось от кофе и курева. По людскому разумению, Шукшин надорвался, пытаясь напряжением всех сил – и свыше того – притянуть родные алтайские Сростки к Москве. Деревню – к городу. Края – к центру. Не так притянуть, чтобы окраина самоуничижалась и завидовала, чтобы деревня пополняла ряды хамовитых люмпенов. Нет – с обоюдосторонним достоинством. С возможностью диалога – хотя бы такого, как в «Печках-лавочках», где город беззлобно посмеивается над деревней, деревня – над городом…
Сам-то Шукшин остался в Москве Шукшиным. Не без усилия, но выстоял твердо. Не столько другим удивлялся, сколько собой удивлял. И в недоумение впадал, наверное, почему все так не могут.
Учась во ВГИКе, на курсе Михаила Ромма, был активистом по борьбе с узкими брюками. В чем впоследствии не раскаивался: «Если армия молодых людей зашагала по улицам в узких штанах, то часть их, этак с батальон, обязательно выскакивает вперед и начинает отчаянно обращать на себя внимание. И они-то, думая, что они народ крайне интересный, смелый, скоро начинают раздражать… Потому что… здесь дешевый способ самоутверждения. Налицо пустая растрата человеческой энергии, ума, изобретательности».
Не в брюках, конечно, дело. И от того, что понимаешь, – не в брюках, легче становится. А то вспомнить только нашу драку вокруг фильма «Стиляги» и Леонида Ярмольника, который доказывал мне, что в выпендреже своя правота. Да на здоровье. Но, оказывается, по ту сторону воевали не серые, зомбированные комсомольцы, а яркий, задиристый, свободолюбивый Шукшин. Есть кого выставить против Ярмольника. Попробуйте, сразитесь с нами.
За полтора месяца до смерти Шукшин в каком-то смысле вернулся к теме «узких брюк», только возвел ее на вершину обобщения: «Русский народ за свою историю отобрал… такие человеческие качества, которые не подлежат пересмотру: честность, трудолюбие, совестливость, доброту… Уверуй, что всё было не зря: наши песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы, наши страдания – не отдавай всего этого за понюх табаку». «Понюх табаку» – ясно, понятие растяжимое.