О культуре и не только

Ямпольская Елена

Только где же сегодня – полюбопытствуют с ехидцей, – эти самые качества, не подлежащие пересмотру? Куда делись? Да куда бы ни делись – искать надо по месту пропажи. А то теряем у себя, а ищем в чужих землях, под фонарем…

Белла Ахмадулина (ее воспоминания приведены в шукшинской биографии, созданной Владимиром Коробовым) сетует, что Шукшин не любил Пастернака. Тут можно, разумеется, предположить, что парень с Алтая чувствовал в Борисе Леонидовиче интеллигентскую щербинку между жизнью и поэзией, легкокрылую взвешенность, и для него – корневого – это было и странно, и комично, и враждебно. Но скорее – Пастернак ничего не написал о Шукшине. Так бывает сплошь и рядом, ни о ком не свидетельствует ни хорошо, ни дурно; просто

кто-то – весь твой, будто родня, а с другим – ни единой общей клеточки. Я вот знаю, например, что на мое человеческое становление Андрей Тарковский влияния не оказал. А Василий Шукшин – в огромной степени. Эти его слова принимаю, как «Отче наш»: «Форма – она и есть форма: можно отлить золотую штуку, а можно – в ней же – остудить холодец… Произведение искусства – это когда что-то случилось, в стране, с человеком, в твоей судьбе».

Шукшин не был в полной мере ни деревенским, ни городским, он был русским. Надорвал сердце, стягивая края пропасти между Москвой и Россией, но мог только притормозить процесс. Остановить – конечно же нет. Последним алтайских мужиков приводил в Москву Михаил Евдокимов – уже как экзотику, потеху, клоунов: «Морда красная такая…» А если не цирк-зоопарк, тогда ассимиляция и поглощение. Бари Алибасов, «Для семьи я выбираю лучшее», «главный по тарелочкам», мягкие халатики – все, что связано с фамилией Шукшина в новую эпоху. Но то дела интимные, семейные, не наши…

Отмечать 80-летие Василия Шукшина начали еще в ноябре 2008-го. Тогда латыш Алвис Херманис выпустил в Театре Наций спектакль с Евгением Мироновым и Чулпан Хаматовой. Родным режиссерам идея шукшинской постановки в голову не стукнула, и Херманис по праву принял тон назидательный: «Шукшин – это ваше золото, ваша валюта…» А мы сидим в растерянности – ну, срезал, чисто срезал, не хуже Глеба Капустина. Конвертируемый Василий Макарыч… Меняем наши песни, победы и страдания на ваши по курсу…

Господин Херманис, помнится, еще удивлялся, почему Шукшина не оказалось в списке финалистов проекта «Имя Россия». «Там, – говорит, – половина каких-то подонков…» Надо бы, конечно, принести покаяние (в «Печках-лавочках», помните, вагонный интеллигент, «профурсетка в шляпе»: «Если вам сделали замечание, должны прислушаться»). Но анекдот судьбы в том, что сам Василий Шукшин долгие годы сходил с ума – если не по «подонку», то, во всяком случае, по герою спорных достоинств. Отнюдь не гению чистой красоты. Он тоже в список финалистов не попал – Степан Разин…

С читательской точки зрения, роман «Я пришел дать вам волю» несравнимо уступает великолепным шукшинским коротким рассказам. Есть в нем какая-то подражательность, «шолоховатость» (как и в «Любавиных»). Но для автора дороже грозного атамана героя не было. Он думал о нем всю жизнь, мечтал «Я пришел дать вам волю» экранизировать – дорого, масштабно. Сам готовился Стеньку сыграть.

В чем тут секрет? Ведь образ народного героя у Шукшина – мороз по коже. Вся кровожадность Разина представлена в натуралистических подробностях. С порубленными, утопленными, расстрелянными, с детьми, за ноги подвешенными, – до тошноты и озноба читательского. А про злосчастья мужиков, для которых Стенька вроде бы жестокий, но справедливый заступник, – только общие слова. Как с трибуны на собрании позднесоветской эры. При этом вынужден был признать Шукшин, что волю, которую явился раздавать Степан, сами мужики взять не захотели. Она ведь хуже кабалы. Разбой и кровопролитие порабощают душу навсегда. Бес с ней – с такой волей, с минутой, по цене вечности купленной…

Под «заказ» шукшинский роман вряд ли бы сгодился. Как вам цитата: «Взросла на русской земле некая большая темная сила… Черной тенью во все небо наползала всеобщая беда… Та сила, которую мужики не могли осознать и назвать словом, называлась – ГОСУДАРСТВО».

А вот мать старшей дочери Шукшина, Кати – Виктория Софронова, дочь известного литфункционера, утверждает:

«Он люто, до скрежета зубовного ненавидел советский строй, полагая… что большевики уничтожили русскую деревню, основу российской государственности». Противоречие какое-то. Да весь Шукшин соткан из противоречий, «раздрызгов». Ну, хотя бы: какой воли жаждала его душа? О какой воле может мечтать дерево? Вывернуться корнями из земли? Глупо искать в Шукшине гармонии, целостности, равновесия. Будь в нем всё это – не ушел бы сорока пяти лет от роду…

Что касается ненависти к советскому строю, у Васи Шукшина, мальца четырехлетнего, по навету расстреляли отца. Обвинили в пособничестве лесным бандам. Однако о тех, кто устанавливал по сибирским селам новую власть, Василий Макарович напишет затем роман «Любавины». Камня на сердце, значит, не лежало? Шукшин взрослый никакой смертельной обиды от строя не претерпел, и в этом тоже его сходство с Высоцким: больше разговоров о притеснениях, нежели реальных притеснений. Василий Макарович получил две Госпремии и орден Трудового Красного Знамени. При недолгой своей жизни выпустил семь книг, снял пять фильмов: «Живет такой парень», «Ваш сын и брат», «Странные люди», «Печки-лавочки», «Калина красная». Кстати, «Живет такой парень» – первая режиссерская работа – была отправлена на венецианскую Мостру и удостоена там «Золотого льва».

В конце концов – хоть для самого это и неважно – Шукшин похоронен на Новодевичьем…

Из письма к сестре: «Мы все где-то ищем спасения. Твое спасение в детях. Мне – в славе. Я ее, славу, упорно добиваюсь. Я добьюсь ее, если не умру раньше». Он добился. Умер в славе, а она надолго его пережила.

Он не снял фильма про Стеньку. На Стеньку вышла в судьбе его стенка, стена. Кто-то скажет: власть боялась, кто-то: Бог уберег. С Богом и церковью в романе «Я пришел дать вам волю», мягко говоря, сложности. «Вы, кабаны жирные!.. Лучше свиньям бросить, чем вам отдать!.. Для чего церквы? Венчать, что ли? Да не все ли равно: пусть станут парой возле ракитова куста, попляшут – вот и повенчались»…

Вспоминается заодно поп из рассказа «Верую!» – не священнослужитель, а черт его знает что такое. Для нас сегодняшних. Но не для Шукшина. Вырождением крестьянства болел Василий Макарович, а изводом духовного сословия, обмелением этого моря до мутной лужи – видимо, нет. В «Печках-лавочках» говорит замшелый беззубый сросткинский дед: «Раньше государство держалось на богобоязненности: то грех делать, другое грех делать. Щас-то я понял, что все это глупости были…»

Та же Софронова рассказывает: хотел Василий Макарович зайти в храм, но на пороге споткнулся и упал. Поднявшись, повернул обратно. Близким сказал: «Меня не пустили». Вопрос не в том, насколько это верно. Просто он знал, что могут не пустить. И за что именно – знал. От одного этого падения, от одной фразы Шукшину вышло пользы более, чем иному – от целого молебна…

В предвкушении главной (как ему думалось) работы Василий Шукшин создал две великие картины, которых не ждал с таким трепетом. Пока не удавалось запуститься с «Я пришел дать вам волю», на студии Горького – затеялись «Печки-лавочки». Переметнулся на «Мосфильм», но и здесь потребовали сначала «зарекомендовать» себя малобюджетной современной лентой. Так возникла «Калина красная». На премьеру в московский Дом кино Шукшин приехал инкогнито – в больничном халате. Жить ему оставалось месяцев девять.

Ах, какое красивое завещание!.. Эффект свыше – для того, кому вообще нравились эффекты. Он не был «правильным» человеком – Василий Шукшин. Впрочем, для чего прикрываться кавычками? Просто: правильным не был. Из письма сестре: «Я хочу, чтобы меня похоронили по-русски, с отпеванием, с причитаниями – и чтоб была жива моя мама…». Кто способен мечтать о таком горе для собственной матери – пережить сына? Но великое шукшинское эго трагическим сюжетом закругляло жизнь-песню. Чтобы ни убавить, ни прибавить.