О культуре и не только
Шрифт:
Исаковский бесконечно, терпеливо и подробно отвечал на письма дилетантов, исправляя огрехи стиля, утешая, что-то советуя. Как правило – поискать другое применение в жизни… «Вполне согласен с Вами, что у нас довольно часто печатают слабые стихи. Но это трудно уничтожить, так сказать, в административном порядке. Слабые стихи исчезнут со страниц нашей печати лишь тогда, когда будет изобилие хороших…» Слабые исчезли вместе с хорошими.
Помощи просили не только графоманы. Выхлопотать пенсию, найти беглого алиментщика, прислать редкое лекарство, дать соседу по даче трешку на опохмел – Исаковский покорно служил народу и талантом, и статусом. Из письма дочери Лене, 1947 год: «Многие почему-то считают, что я все могу, что для меня все открыто. Поэтому и родственники и не родственники, и знакомые
Больше тридцати лет Исаковский прожил с женой Лидией (ей посвящено стихотворение «В лесу прифронтовом»). Кстати, в Чистополе Лидия Ивановна, хирург, оперировала Мишу Гроссмана – пасынка писателя. Допризывники откопали где-то снаряд времен Гражданской, гоняли его вместо мяча… Спасти парня не удалось.
В 1955 году Исаковский оплакал жену. Из письма Твардовскому: «Должен тебе сказать, что свою потерю я переношу невыразимо тяжело. Если я не являюсь исключением… то в этом мире есть что-то ненормальное, чего нельзя терпеть, что надо изменить любыми средствами». Женился снова. Все больше времени проводил на даче во Внуково (кстати, там написано «Не нужен мне берег турецкий»). Долго мучительно болел. Вдобавок стал жертвой врачебной ошибки – они и тогда случались, причем звание Героя Соцтруда и четыре ордена Ленина безопасности не гарантировали.
Летом 1971 года Исаковский и Твардовский лежат в одной больнице. Оба плохи настолько, что даже встретиться не могут. В декабре 71 – го автор «Василия Теркина» умер. Исаковский пережил его на полтора года. Похоронены друзья на Новодевичьем.
Лауреат и орденоносец – скромный сутуловатый человек в очках с толстыми линзами… Сегодня, когда любить себя в искусстве – обязательное условие успеха, люди, подобные Михаилу Васильевичу Исаковскому, уже не появятся.
Про него и при жизни знали немного. Зато «Лучше нету того цвету…», «Одинокая гармонь», «Услышь меня, хорошая…», «Каким ты был, таким остался» и «Ой, цветет калина…», «Дан приказ: ему – на запад…», «Огонек», «Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех», «Колыбельная» («Спи, мой воробышек, спи, мой сыночек, спи, мой звоночек родной…»), «Спой мне, спой, Прокошина…», «До свиданья, города и хаты», «Уезжает девушка на Дальний Восток», «Ой, туманы мои, растуманы», «И кто его знает» – так или иначе, подряд или вразбивку эти песни известны всем.
Исаковский не заботился о переложении своих стихов на музыку, композиторы хватались за них сами – потому что песня уже существовала. Она звучала внутри текста. Она родилась вместе с автором. Как и природная немыслимая простота, «впадать» в которую Исаковскому не было необходимости. Простота, надо заметить, высокохудожественная, рафинированно грамотная, тщательно отредактированная.
Военные стихи Исаковского рвут сердце на части и пробивают любую обшивку. Знаменитый призыв Константина Симонова «Убей его!» опубликован 18 июля 1942 года, но еще 10 декабря 41-го появились обращенные к немцам строки Исаковского: «Уже отходную запел вам ветер на тысячи различных голосов, уже мороз выходит на рассвете командовать парадом мертвецов…». Макабрическое ощущение, что противостоят не только живые живым, но и мертвые – мертвым, что небытие грозно поднимается на защиту бытия, наконец, саму размытость грани между тем и другим – все это Исаковский выразил раньше коллег.
Мирные стихи Исаковского пленительны, как светлая июньская ночь. Они дышат теплом и лаской, они живые. «Михвас» естественно сопряг революционную романтику с романтикой вечной, житейской, земной. С эротизмом сеновала, если хотите. «…Будто в полночь месяц на откосе растерял серебряные кольца, и взасос на скошенном покосе целовала Таня комсомольца…» Его герои объединяют частное и общественное в таком ликующем порыве, что кажется – только так и должно быть. «Всю ночь поют в пшенице перепелки о том, что будет урожайный год, еще о том, что за рекой в поселке моя любовь, моя судьба живет…» Исаковский легко переводил любовную лирику на язык собраний и протоколов, причем в его добродушной иронии не угадывается ни капли яда. Вообще, если народился однажды в бедной русской избе наш собственный мистер Пиквик, это был именно Исаковский…
Право
Идеологические взгляды поэта Исаковского понятны, оправданны, они родом из детства. Когда разбившаяся на хутора Смоленщина сопротивлялась коллективизации, Исаковский был уже сознательным городским жителем. И хотя внешне перепевал Есенина («Я ж любил под этим небом чистым шум берез и мягкую траву. И за то отсталым коммунистом до сих пор в ячейке я слыву», – размер в размер: «Счастлив тем, что целовал я женщин, мял цветы, валялся на траве…»), по настроению это была иная песня. Исаковский старую деревню не жалел – не имел на то оснований. А отброшенная назад страна может повторять сегодня, будто из только что написанного: «И оттого из наших деревень, где нищета орудует безбожно, уходят все, кому уйти не лень, уходят все, кому уйти возможно»…
Повернись история по-другому, Михаилу Исакову, родившемуся в Крещение и читавшему при выпуске из сельской школы свое первое стихотворение «Святой», не пришлось бы всю жизнь притворяться атеистом – либо искренне считать себя таковым. Да что теперь мечтать в сослагательном наклонении… Слава Богу, что среди бесчисленных российских потерь поэт Михаил Исаковский не значится. Он у нас был. Он у нас есть.
Если б знали вы, как мне дороги…
25.04.2007
ЭТО БЫЛО очень давно. В те забытые, полумифические времена, когда композиторы владели нотной грамотой, поэты осмысленно складывали слова, у исполнителей поголовно был слух, а зачастую еще и голос, да вдобавок и те, и другие, и третьи обладали живой душой. Тогда рождались на свет песни, которые мы до сих пор подхватываем прежде, чем это осознаем, – и мелодия, и текст записаны «на подкорку». Тогда приходили в мир люди с песнями в крови. Среди них Василий Павлович Соловьев (с приставкой детского прозвища – Седой), чей вековой юбилей празднуется как раз 25 апреля. Он родился в Петербурге, на Старо-Невском проспекте, мама его – крестьянка со Псковщины – служила горничной у Анастасии Вяльцевой. Подрабатывал тапером в кинотеатре. Окончил Ленинградскую консерваторию. Получил несколько Сталинских премий, а затем и Ленинскую. Возглавлял ленинградский Союз композиторов – о его порядочности, порядочности трезвомыслящего, здорового русского человека благодарно вспоминают по сей день. К началу 1970-х оказался в контрах с обкомом, Соловьева-Седого начали, что называется, «задвигать». 2 декабря 1979-го он умер. Творческое наследие составляет в общей сложности более 400 песен (в том числе – к полусотне фильмов), из них – десятка два абсолютных хитов. Включая мегахит общемирового масштаба – «Подмосковные вечера». Сначала они назывались «Ленинградскими», считались большой творческой неудачей, и исполнять их ни одна вокальная знаменитость не пожелала. Молодому Владимиру Трошину терять было нечего, он рискнул и стал голосом одной песни. Брендовой российской песни. Теперь «Вечера», как «Бесаме мучо», поют везде.
Судьбы песен, как и судьбы людей, закономерны. Никого не забывают случайно, ничто не хранят в душе просто так. Именно поэтому будущее советской песни видится мне долгим и безоблачным. Эти песни вернутся – не в исполнении деревянных буратинок, открывающих рот под небывалую, с точки зрения природы, компьютерную фонограмму. Даже концептуальные оправдания – «о главном», «о старом», «о вечном» – не потребуются. Потому что советские песни, то есть песни, датированные советской эпохой, – после отделения трухи и плевел, дают в чистом остатке те самые «закрома родины». Там, в закромах, и таланта, и чувства, и витальной силы – на несколько поколений вперед.