О культуре и не только
Шрифт:
Что тут ответить? Пошли вон! Не нуждается Сергей Михалков в вашей снисходительности. Не для вас он стихи сочинял. Вы то ли сразу уродились стариками, то ли живете как иностранцы на собственной земле. Не для вас, но про вас только «А сало русское едят». Заплевали эту басню, осмеяли, на двадцать лет забыли, а она настоялась и в новой России гораздо крепче стала. Актуальнее.
Говорят: «Слава Богу, пожил». Говорят: «Дай Господи каждому такой век». Но ведь Сергей Михалков – это детство. Его собственное: Наталья Петровна Кончаловская говорила, что мужу ее – орденоносцу, лауреату и начальнику – никогда не стукнет больше тринадцати. И наше детство, конечно. Где бабушки и дедушки
«Я!», «я!», «я!» – Михалков хранил в себе великий детский эгоцентризм. Он сочинял не про детей, но от имени ребенка. Для которого центр вселенной – «я». В крайнем случае – «мы с приятелем вдвоем». Поэт Михалков абсолютно индивидуален, предельно конкретен. Его присваивали с ходу, едва заслышав про кота, чижика, собаку, Петьку-забияку… Главные детские ценности определяются словом «мой». Моя мама, моя кукла, моя подушка, мой Михалков.
Всем, кто плюнул сейчас в могилу Сергея Михалкова, следует помнить: плевок вернулся рикошетом и угодил в их собственное детство.
Помню, еще в дошкольном возрасте я пыталась любимого поэта редактировать: «А у нас огонь погас – это раз. Грузовик привез дрова – это два. А в-четвертых, наша мама отправляется в полет…» Как же так – после «два» сразу «в-четвертых»?! Мой вариант был: «ну, а в-третьих». Самонадеянная мелочь всерьез требовала поставить Сергея Михалкова в известность, что проблема с попаданием в размер решена…
Книжка «О тех, кто лает» меня – малолетнего, но уже страстного собаколюба – бросала в дрожь. И про Фому неверующего я узнала от Михалкова задолго до того, как услышала слово «Евангелие». А когда твердила свежие, словно ветер, стихи «Веселый турист»: «…Четырнадцать лет ему было, и нес он дорожный мешок», мне казалось, что четырнадцать – это ТАК много… Впереди еще целая вечность. Не дорастешь.
Сергей Михалков и не дорос. Умер, как жил, – в тринадцать.
Вместе с Михалковым ушло мое детство. Важная его часть. Попробуйте обойтись без слез. У меня, честно говорю, не вышло. А еще, стоя у гроба, я вспоминала единственную нашу встречу.
За пару дней до его 95-летнего юбилея мне удалось познакомиться со старшим Михалковым и записать последнее в его жизни интервью. Сергей Владимирович приехал в Исполком Международного сообщества писательских союзов минута в минуту. Шел с трудом, ведомый под руку водителем, сосредоточенно переставляя трость. Однако – светлые брюки с безупречными стрелками, элегантный блейзер. Денди. Точнее, пижон. Рост под два метра, породисто-длинные ноги, руки, прямая спина, постав головы… Недоверчивый поначалу, брюзгливый, «рыбий» взгляд. Надо поработать, чтобы заслужить улыбку. Зато улыбка эта обратной силы не имеет – оттаял человек, и легко с ним становится, уютно, будто сто лет дружны. Минимум – девяносто пять…
Любит посмеяться. Не стесняется влажных глаз. Логичен, ясен, тверд – словно ухватил какую-то истину, пока остальные бродили вокруг да около… Наконец, распахивает объятия для прощального поцелуя и тайком показывает фигу шутливо протестующей секретарше. Мальчишка…
Сергей Михалков – величина абсолютная, это признают даже те, кто перед номиналом рисует жирный «минус». Превращая, таким образом, величину в отрицательную, однако не посягая на масштаб. Сергею Владимировичу ставят в упрек, что россияне не уважают собственного гимна. Как будто Михалков виноват в том, что последние десятилетия мы и страну свою в грош не ценили – откуда взяться уважению
Сергея Михалкова было много. Песня, исполнявшаяся Кристалинской (а до нее – Шульженко): «Если вам ночью не спится и на душе нелегко, значит, вам нужно влюбиться в ту одну на земле, что от вас далеко» – это тоже он. Сценарий фильма «Три плюс два», «Фитиль», эпитафия на Могиле Неизвестного Солдата: «Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен», русские «Три поросенка», «Зайка-Зазнайка», «Праздник непослушания» и книга «Я был советским писателем», созданная в крайне «не подходящем» 1992 году. Михалков знал, чем заканчиваются праздники непослушания…
Запись в книге посетителей сталинского музея в Гори: «Я ему верил, он мне доверял». И знаменитая «отмазка», когда партийное начальство требовало повлиять на верующую жену: «Что я м-могу с ней поделать? Она на десять лет меня старше. Когда умер Ленин, она уже б-была женщиной…». Всё это – Сергей Михалков.
Люди, которых много, вызывают активное желчеотделение у людей, которых мало. Тот, кто сам – будто шагреневая кожа на лице стареющей кинодивы, в натяжечку, – не выносит других, щедро одаренных, избыточных. Не понимает, зачем так безоглядно расстаралась природа – ведь при разумной экономии из этого материала пять человек можно выкроить. Но природа, слава Богу, не жадный Вартан из армянской сказки, переложенной на стихи Михалковым. «– Быть может, выкроишь все шесть? – Могу, раз надо так! – Где шесть, там – семь! – сказал Вартан. – Идет! – сказал скорняк»…
Михалкова не просто было много. Его много и осталось. Теперь только в нашей памяти. Но уже навсегда.
Мистер Пиквик из Смоленской губернии
19.01.2010
СТО ДЕСЯТЬ ЛЕТ назад в деревне Глотовка на Смоленщине родился Михаил Исаков. Будущий великий поэт Исаковский. Тот, кто однажды крупным почерком вывел: «Выходила на берег Катюша…»
Он с тринадцати лет страдал болезнью глаз, которая регулярно грозила полной слепотой, потому буквы в рукописях год от года становились все больше. Под конец жизни Исаковский пользовался только фломастерами – иначе написанного не разбирал.
Он никогда не был модным и, может быть, потому не устаревает. Об Исаковском не спорили критики. Разве что первый сборник – «Провода в соломе» – подвергся обструкции, но за 2 8-летнего автора вступился в «Известиях» Максим Горький.
Михаил Исаковский прожил тихий, не героический век. Воевать по болезни не мог. Свой эвакобыт в Чистополе описывал с поистине пушкинским даром укладывать прозу в стихи: «Дрова таскаю. Печь топлю в квартире. Курю какой-то невозможный мох. Варю и ем картошку в вицмундире, как выразился здешний педагог»… Однако в том, что 9 Мая – до сих пор главный праздник страны, и. о. национальной идеи (за неимением оной), – не в последнюю очередь заслуга Исаковского.
Он дружил с Александром Твардовским, уважал Александра Фадеева, симпатизировал Алексею Суркову. Не участвовал в гонениях, но и не бросался грудью прикрывать гонимых. Сочинил множество барабанных виршей про Ленина и партию, обращался с приветами к Ворошилову, Буденному, Калинину. В 1945-м создал едва ли не главный шедевр советской сталинианы: «Мы так Вам верили, товарищ Сталин, как, может быть, не верили себе». И в том же победном году – «Враги сожгли родную хату…» Песня Матвея Блантера – тогда она называлась «Прасковья» – прозвучала по радио лишь однажды и попала под запрет как упадническая. Вплоть до 1960-го – когда ее под свою ответственность исполнил в «Лужниках» Марк Бернес.