О моя дорогая, моя несравненная леди

Яшенин Дмитрий

Он говорил не останавливаясь и также безостановочно выписывал мягкие, изящные округлости женской груди, прочерчивал жесткий, четкий, мощный рельеф мужских бицепсов, выводил контур светлой волны локонов, расплескавшейся по темной бронзе.

– А если поворошить мировую классику?
– продолжил он.
– Аналогичная тема. Самые известные женщины в истории мировой живописи нефотогеничны...

– Например?

– Да бери кого хочешь! Мона Лиза, Даная - абсолютно нефотогеничны. Если бы в те времена когда они жили уже существовала бы фотография и их щелкнули бы, ну, скажем, на водительские права или загранпаспорт, тетки получились бы мягко говоря, малопривлекательные. А так - высший класс.

Высший класс. Он отложил карандаш и, отодвинув альбом на расстояние вытянутой руки, критически обозрел второй эскиз.

Вздохнул.

Что же не так? Казалось бы,

композиция вопросов не вызывала. Лена, сидевшая перед Пашей, исключительно выгодно наполовину перекрывала его. Получалось, что картина имеет две ярко выраженные части: левую, более темную, более массивную, более рельефную и правую, более светлую, более утонченную, более нежную. Выигрышный контраст. Очень выигрышный.

Но, несмотря на это, что-то было не так. Портрет как-то... не шел.

Что же не так?

Лена обнимала мужа и ее правая рука, изящно обвивавшая шею Паши, что-то навевала, что-то подсказывала Кириллу...

Что?

Он раздраженно перевернул второй лист и принялся за новый эскиз.

– И что еще нужно чтобы грамотно выбрать себе натурщицу?
– спросила Лена.

Они словно не замечали, что их живописец топчется на месте, переводя картон.

– Еще?
– пожал плечами Кирилл.
– Да еще черт знает сколько всего нужно!

– А что важнее всего?

– Важнее всего?
– задумался он.
– Пожалуй... символ.

– Символ? Символ натурщицы?

– А что тебя удивляет?
– Кирилл еще раз, старательнее прежнего, принялся выстраивать сюжет эскиза.

Может быть фон? Может быть у него ничего не получается именно из-за того, что он увлекся передним планом, забыв о фоне? Обозначив силуэты натурщиков, он окружил их пальмами, а на заднем плане расплескал по волнам солнечных зайчиков...

– Любой человек, любое событие, любое место, любое время, любая вещь несут в себе тот или иной символ. Некий знак, некую потаенную, сокровенную информацию, зашифрованную в нем. Натурщица - не исключение. И от того, сумеет ли художник рассмотреть, понять, почувствовать этот знак, зависит, получится ли у него живая картина или - нет. Хотя... на самом деле значимость символа еще больше.

– Еще больше?

– Гораздо больше.
– кивнул он, потом остановился, подумал и продолжил.
– Первое время, как я переехал в Москву, я совершенно не воспринимал ее. Ну, то есть воспринимал исключительно как нагромождение чертовой кучи кирпичных коробок, но не как... город, свой дом. И думал, что так оно всегда и будет. Но потом...
– он снова остановился.
– Это была вторая годовщина... аварии. Дядя Слава с тетей Наташей работали и в Питер, на кладбище, мы ездили накануне, на выходных. А в тот день я в одиночестве болтался по городу. Думал. День опять-таки подходящий выдался: с утра серая хмарь над Москвой висела. Дождик то всыплет, то перестанет, то опять пойдет, то снова угомонится. Словом - сыро, мерзко и неприятно. Прям как у меня на душе. В общем, проболтался я целый день на пару с дождем по городу, а под вечер оказался на ВДНХ. Красивое место. Мне там всегда нравилось. Дай, думаю, пройдусь, да и к дому.
– Кирилл замолчал, прилежно выводя изгиб тонкой женской руки на тяжелом мужском плече.
– Как сейчас помню.
– продолжил он немного погодя.
– Шлепаю я по главной аллее, от входа, смотрю как дождичек по лужам барабанит. И вдруг поднимаю голову, смотрю влево... а там. Прямо в небе, в просвете между тучами, плывет огромная, просто титаническая махина. Гигантская бочка, сверкающая огнями. Ну просто летающая тарелка! Только странной формы. Я от неожиданности так на месте и замер. Чуть вообще не грохнулся. Смотрю, а над махиной-то этой, между тучами, такая же гигантская антенна проступать начала. И только когда антенна полностью, до верхушки показалась, я понял, что смотрю на Останкинскую телебашню!

– На телебашню?!

– Ну да! На нее самую!
– подтвердил он.
– Я ж ее раз сто видел, если не тысячу, но вот тогда, в этот самый день увидел вдруг так как никогда прежде. И так меня это потрясло, что я еще долго там стоял будто пришибленный, а на следующий день прямо с утра схватил свои альбомы и помчался на это место. Только вот непогодь, как назло, разогнало и я целую неделю караулил момент, когда снова будет нечто похожее. Но дождался-таки! И нарисовал! И потом как одержимый начал по всей Москве носиться, выискивая всяческие необычные места. Или, вернее, необычные виды обычных мест.

– Значит башня, это - символ?
– спросил Паша, когда он замолчал.

– Да.
– кивнул Кирилл.
– Символ. Знак. Знамение.

Как хочешь так и называй. Ну, казалось бы - ерунда ерундой! Маковка Останкинской башни, плывущая в облаках. Но для меня это было нечто совершенно особенное! Как... позывной какой-то. Сигнал, свидетельствующий, что этот город ко мне неравнодушен. Что у него есть нечто, предназначенное только мне. И этот сигнал полностью изменил мое отношение к Москве. Она как бы... обозначила, идентифицировала себя для меня, как бы глупо ни звучало это слово. И я вот так, в одно мгновение понял ее. И даже - полюбил. Это стал мой город.

Он опустил карандаш и посмотрел на очередной, третий рисунок. Да что же это за наваждение-то такое, а?! Уж на этот-то раз он учел все факторы. Просто все. И рисунок удался на славу, но... Блажь это, что ли? Ну не нравился он ему! Не нравился и все тут! Слишком уж... фотографично и безыскусно выглядела парочка сидевшая на песчаном берегу под сенью пальмовых крон, вознесенных ввысь тонкими изогнутыми стволами. Так их мог снять любой фотограф, а... то, что легко запечатлеть на фотопленке, холста не стоит.

Кирилл поднял глаза на своих друзей. Они сидели, обнявшись и тесно прижавшись друг к другу. Под впечатлением его рассказа, Лена даже перестала крутиться, застыв в одной позе. Паша - тоже. Они словно слились с этим песком, с этими пальмами, с этим берегом. Словно вросли в него. Стали его частью.

И тут он увидел...

– Что, братишка, опять - не слава богу?
– улыбнулся Паша, когда живописец быстро перевернул очередной лист и принялся за новый.

– Порядок!
– ответил тот, чувствуя, как его неуверенность, недовольство, самоедство уходят водой сквозь песок.

Вот что значит вспомнить собственный творческий путь! Ибо все новое это - хорошо забытое старое.

– Символ это - все. И даже - чуточку больше.
– усмехнулся он.
– Правда, некоторые люди понимают символы несколько превратно...

– И такие есть?

– Естественно! Вот помню, года полтора назад, на летней практике, выполнял я довольно специфическое задание. Мысленная доработка пейзажа. Ну, это я так, примитивно, на пальцах, объясняю. Суть в следующем: берешь какой-нибудь пейзаж и дорабатываешь его до совершенно непотребного состояния. Преображаешь, так сказать, силой мысли. Приехал я на Ладогу, на северное побережье. Места там красивые, суровые: сосны, скалы, шхеры. Берег будто нарочно позамысловатее, позаковыристее нарезали. Подходящее место. Взял я его за основу, изобразил на переднем плане роскошную прибойную волну, кипящую на граните, а на заднем, неистовой силой своей мысли, наворотил таежных горных хребтов и тонущих в голубой небесной дымке пиков. Осенью показал свое творение профессору. Так тот прямо диву дался. "Точно в десяточку, говорит! Я сам, говорит, на Байкале, в Баргузинском заповеднике несколько сезонов работал. Полное совпадение. Ни одной фальшивой нотки! Даже трудно поверить, что ты писал здесь, на Ладоге". Словом - точное попадание.
– Кирилл все говорил, говорил, а сам без устали работал карандашом, чувствуя как с каждым новым штрихом уходит, исчезает, растворяется примитивная фотографичность и на ее место заступает... искусство.
– Ну хорошо. Прошло еще с полгода, и пригласил меня один товарищ в гости, на новоселье. Ну, как всегда, встала проблема подарка. Лишних денег нет, хороших лишних вещей - тоже. А вот, думаю, подарю-ка я ему свой "Байкал"! Хоть и не сковородка и не набор кастрюль, но с другой стороны - и не тривиальная бутылка водки, а полезная в хозяйстве вещь. Произведение искусства. Станет мой товарищ культуру у себя внедрять: повесит картину на стену и будет на нее любоваться. Сказано - сделано. Подарил я ему картину, погуляли мы всласть, благо большинство гостей, как всегда, остановились на самом тривиальном варианте и разбежались. Пару месяцев после этого я у него не появлялся, а потом, по случаю, заглянул. Он уже успел обжиться как следует, обставиться капитально, и взяло меня любопытство - а куда, интересно знать, он картину-то мою определил? Смотрю: в гостиной - нет, в спальной - нет, в кабинете - нет, на кухне - нет, в прихожей - и то нет! Хотел уже было напрямую спросить, да тут как на грех заглянул в его санузел. Ну, санузел у него знатный, с половину моей собственной квартиры будет: ванна, с маленький бассейн размером, биде и прочие... опции. А на стене, прямо напротив его джакузи, моя картина висит! Я просто обалдел! "Ты, говорю, паразит, чего ж Байкал-то мой в сортир запихал?!" А он мне в ответ: "Как же ты не понимаешь?! Это же Байкал! Озеро. Понимаешь? Вода. Стихия. На нужный лад настраивает. Правильное настроение создает". Вот такой вот... символизм!