О моя дорогая, моя несравненная леди
Шрифт:
– А зачем нам сапер?
Зять обернулся, смерил меня вопросительным взглядом и, пожав плечами, ответил:
– А затем, головушка твоя садовая, что любой нормальный снайпер всегда, а особенно - оперируя в непосредственной близости от расположения противника, проминирует все подходы к своей позиции. Оставит только маленькую тропинку для отступления. Так чтобы к нему никто подобраться не мог, а сам бы он имел возможность улизнуть. И едва ли, отстрелявшись, он озаботился снять мины.
– прибавил он.
– Так что если ты не хочешь взлететь на воздух, подбираясь
Он развернулся и зашагал к воротам.
Я направился следом.
– Слушай, лейтенант, тебя действительно не учили этому или ты просто меня разыгрываешь, прикидываясь дурачком?
– спросил майор.
– Чему этому?
– Тому, что положено знать человеку, таскающему на плече винтовку с оптикой и величающему себя снайпером.
Я покачал головой:
– А чего я не знаю? Стрельба у меня поставлена как нужно. Сами же говорили.
– Говорил.
– согласился он.
– Стреляешь ты действительно не плохо, но в остальном... извини, похвастаться тебе нечем. Вот я и спрашиваю: тебя кроме стрельбы чему-нибудь учили?
– Чему и всех остальных: общая подготовка, тактика и стратегия, выброски...
– Понятно!
– вздохнул майор.
– Опять снайперскую подготовку в войсках загубили! Ничему-то нас жизнь не учит.
– О чем вы?
– О том, что жизнь нас ничему не учит.
– повторил майор.
– Сколько же крови нам стоило в Великую Отечественную достойную снайперскую школу создать! Перед войной свели подготовку на нет, подменив настоящих снайперов ворошиловскими, прости господи, стрелками, а потом полтора года ничего не могли противопоставить фрицам с их берлинцами. В тех самых окопах Сталинграда боевой опыт по крупицам собирали, на ходу методики нарабатывали да большой кровью их оплачивали. Ладно: оплатили, насобирали, подготовили высококлассных снайперов, выиграли войну. Продержались некоторое время и снова...
– он безнадежно махнул рукой.
– уничтожили снайперов как класс...
– А почему, товарищ майор?
– Поди, спроси их, - почему! Потому что мозгов нет. Потому что опять забыли - чему нас дедушка Суворов учил: воевать не числом, а умением!
– А тогда, перед Великой Отечественной, почему так сделали?
Зять пожал плечами:
– Да появилась у кого-то наверху, очень может быть, что и у самого Иосифа Виссарионовича, мысль, что нехорошо будет, если в стране разведется слишком много высококлассных стрелков. В виду чего для своей собственной охраны они чуток снайперов оставили, а в армии их подготовку загубили. С чем мы и подошли к сорок первому году.
Я слушал, шагая рядом с майором в сторону казармы.
– А может и сейчас по той же самой причине так сделали?
– А все может быть!
– он снова пожал плечами.
– Мне, лейтенант, об этом доложить забыли. Так что, извиняй: и тебе однозначного ответа дать не могу. Но кое-какими секретами поделюсь. Чтобы хоть как-то... сгладить твою неподготовленность. Все, пришли.
– он распахнул дверь казармы.
– Жди здесь.
Я кивнул и, привалившись
Вокруг, со всех сторон, возвышались горные хребты, увенчанные острыми пиками. Если смотреть на них отсюда, казалось: они вырастают прямо за забором, ограничивавшим территорию базы, не старым, но покрытым толстым слоем пыли и от того казавшимся чуть ли не ровесником кишлака...
Скажи, пожалуйста! Неподготовленность.
Хотя... чему тут удивляться-то?
*
...Я ступил на опущенную аппарель и под каблуками цокнул металл.
– Кого там несет?
– обернулся капитан.
– А... это ты.
Я сделал еще пару шагов и остановился на пороге ночи.
Несколько раз глубоко вдохнул. Свежий воздух прочистил мозги, немного опухшие от многочасового монотонного гула авиатурбин.
Снаружи, из темноты, тянуло легкой, приятной прохладой. Такая обычно бывает на самой ранней утренней зорьке, когда сидишь над рекой и слушаешь как в недалеком омуте гуляет неспокойный сом, то и дело вспугивая тишину всплесками мощного хвоста. А туман, стелящийся над водой, несет запах сырой хвои и прелой травы...
Но здесь запах был совсем другой.
Я принюхался, пытаясь распознать знакомые оттенки, но успеха не добился. Воздух был совершенно незнакомым и каким-то... пыльным.
Визуальная разведка местности тоже оказалась малоэффективной. На улице было темно. Лишь с одной стороны горизонта (не иначе - восточной) прорезалась тонкая полоска зари.
Впрочем, по мере того как глаза адаптировались к сумеркам, а те, в свою очередь, становились светлее, окружающее пространство постепенно обретало границы и контуры. Огромный плоский квадрат летного поля разлиновывали длинные взлетно-посадочные полосы. Чуть более светлые, чем окружающая их земля, они уходили вдаль, постепенно растворяясь в темноте.
Вдалеке, в той стороне где мерцал рассвет, смутно виднелись какие-то приземистые строения. Только четкие геометрические формы да крохотные точечки огоньков вычленяли их из окружающего летное поле лесного ландшафта. Лесного? Я еще раз пробежал глазами по темной волнистой линии над которой медленно разгоралась заря. Она монотонно тянулась от одного края поля до другого, то понижаясь, то повышаясь. Лишь кое-где над ней резко, словно горные пики, возвышались острые треугольники древесных макушек. Скорее всего - елей.
Да, пожалуй, - лесного.
На фоне темного массива домики у его опушки казались миниатюрными, едва ли не игрушечными. Я смотрел на них, размышляя о неком несоответствии привычного глазу лесного ландшафта и совершенно непривычного, чужого запаха.
Солнце медленно карабкалось к линии горизонта, отбеливая черноту неба и закрашивая ее затем нежной рассветной позолотой...
– Вот чёрт!
Я обернулся к капитану.
– Ты только посмотри!
– Кузнецов вытянул руку к горизонту от которого сам же меня и отвлек.