О моя дорогая, моя несравненная леди

Яшенин Дмитрий

А потом вдруг рассмеялся, неожиданно громко в глухом сумраке спальни.

– Ты что?
– спросила она.

– Да нет, ничего.
– сказал Кирилл, покрепче стиснув ее руку.
– Просто вспомнил, что говорил на этот счет Викентий Максимович, наш преподаватель из Академии. Пример у него был - загляденье! Он говорил, что разницу во времени, требующемся на то чтобы задумать картину и нарисовать ее, смело можно приравнять к разнице во времени, требующемся для того чтобы зачать и выносить ребенка. Вот представьте себе, говорил он, сколько времени требуется на

то, чтобы зачать ребеночка и сколько времени требуется для того, чтобы его выносить. С картинами - тоже самое. Никакой разницы.

Лена хмыкнула, удивленная, видимо, подобным сравнением, а потом высвободила свою ладонь и снова прикоснулась к щеке Кирилла. Потом вздохнула и уронила голову на его грудь.

Несколько минут оба молчали и темнота уже начала ощутимо давить на веки Кирилла, норовя смежить их. По-прежнему ощущая на своей груди необременительный, приятный груз, он совсем уже собрался отдаться во власть подступающей дремы...

Вдруг Лена подняла голову и прошептала:

– Вот видишь, а ты спрашиваешь - зачем мне это надо? Да затем, что б не ушло вдохновение, и работа со мной не превратилась для тебя в тяжелую повинность.

Кирилл молча обнял ее и еще крепче прижал к себе. Нет, на этот раз вдохновение не упорхнет от него, оставив после себя смутный, неясный образ грядущего шедевра! На этот раз его муза имела слишком реальное воплощение, чтобы исчезнуть.

На этот раз все будет по-другому...

*

Наконец Эрнесто остановился и подозвал его. Здесь, на западном склоне горы, еще царил глубокий сумрак, но небо в зените уже начинало понемногу светлеть. Тонкая ниточка тропинки, которая петляя взбиралась вверх, просматривалась совершенно отчетливо.

Начиная с этого места промахнуться мимо вершины было уже невозможно и адмирал, хлопнув Кирилла по плечу, указал вниз. Очевидно ему не хотелось надолго оставлять "Пинту" без присмотра.

Кирилл отпустил его взмахом руки и направился дальше один.

Идти было непросто. Тропа словно испытывала его на прочность, то скользя по прямой, то начиная почти отвесно карабкаться вверх, то вдруг загибаясь под сто восемьдесят градусов, то жестко подставляя подножки каменных выступов. Приходилось мобилизовать ночное зрение и вспоминать полузабытые навыки горных прогулок. Хорошо еще, пальмовые заросли остались внизу, и корни деревьев, превращавшие прежде тропу в подобие ребристой стиральной доски, не лезли больше под ноги.

Время от времени он останавливался и, поднимая голову вверх, смотрел как бледно-розовая заря, поднимающаяся из-за вершины горы, стирает с неба звезды. Первыми сдавались самые маленькие, блеклые звездочки. Потом начали исчезать те, что ярче и в конечном итоге остались лишь самые крупные и сочные. Вега, Альтаир, Большая Медведица, припавшая необычайно низко к горизонту и быстро теряющая свой хвост...

...Тропа повернула последний раз и вывела его на маленькую ровную площадку. Это была вершина.

Со

всех сторон ее ограничивал отвесный обрыв и лишь с запада, откуда пришел Кирилл, на нее выбиралась одна-единственная тропинка. Кирилл подошел к самому краю обрыва. Внешняя, наружная стена вулкана отличалась от внутренней гораздо большей крутизной и суровостью. Она обрывалась вниз практически отвесно и, несмотря на тысячелетние старания ветра, здесь так и не возникло горизонтальной поверхности, достаточной для того чтобы на ней смогла укорениться растительность. Лишь кое-где из глубоких расселин несмело высовывались крохотные кустики, сумевшие, видимо, отыскать там несколько крупинок плодородной почвы.

Внизу, в трехстах метрах под его ногами маленькие волны монотонно накатывались на россыпь гранитных глыб, сколотых и скинутых временем с вулканической стенки. Сразу за линией прибоя характерно темнела глубина.

Светало с каждой минутой. Солнце еще не показалось из-за восточного окоема, но уже успело выбелить все небо до западного. Обернувшись, Кирилл увидел как темная полоска у дальнего, закатного горизонта сжалась, истончилась и растаяла без следа вместе с последними звездами.

Он снова обернулся на восток, ожидая...

...Узкие, жесткие койки яхты не способствовали глубокому и здоровому сну. "Адмирал" Эрнесто, извиняясь, объяснил, что обычно дайверы вроде них даже отправляясь на ночные погружения, предпочитают спать на берегу. Вследствие чего сама "Пинта" плохо приспособлена для ночлега и при всем уважении к гостям, он им ничем помочь не может.

Не видя смысла ворчать, гости махнули рукой на мелкие бытовые неудобства и отправились на боковую. Усталость после шикарного погружения и отличного застолья быстро смежила веки Кирилла и он провалился в темную бездну.

Некоторое время спустя, однако, он начал ощущать плавные покачивания лодки и понял, что уже не спит. Выбравшись на палубу, Кирилл обнаружил там самые ранние сумерки, едва отличимые от ночной темноты. Над темным зеркалом лагуны, над песчаным пляжем, над пальмовой чащей стелилась тончайшая, слоистая дымка утреннего, рассветного тумана. Словно это полуночные гуляки забыли погасить свой костер и он, продолжая тлеть, укутал весь остров невесомым белесым покрывалом, которое чуть заметно колыхал ветерок. Из-под покрывала выступала лишь вершина, венчавшая остров. Визуально отсеченная от основания, она словно плыла в молочном океане и даже слегка покачивалась на его волнах...

Хотя, подумал Кирилл, запросто может быть, что покачивалась вовсе и не вершина...

Тем временем на палубе появился Эрнесто. Уже имея вполне конкретный план действий, Кирилл указал на вершину, и спросил: можно ли на нее взобраться? Капитан ответил, что можно, но тут же поинтересовался - а зачем? В ответ на это Кирилл просто пожал плечами и спрыгнул на песок. Капитан прикрыл люк яхты так, чтобы Паша с Леной, случись надобность, могли открыть его изнутри, и последовал за ним. Преодолев узкую песчаную полоску пляжа, они углубились в пальмовые заросли и начали карабкаться вверх...