Объективность
Шрифт:
Современное использование понятия «объективность» позволяет легко скользить между ее смыслами, которые попеременно становятся то онтологическими, то эпистемологическими, то методологическими и моральными. Эти различные смыслы не согласуются ни на уровне принципов, ни на уровне практики. «Объективное знание», понятое как «систематическое теоретическое описание мира таким, какой он есть на самом деле», подходит к истине настолько близко, насколько позволяет сегодняшняя робкая метафизика [102] . Даже самый пылкий защитник «объективных методов» в науке – будь они статистическими, механическими, численными или какими-либо еще – не решится заявить, что они гарантируют установление истины [103] . Иной раз объективность понимается как аналитический метод, когда эпистемологи размышляют, насколько опора «на индивидуальные особенности структуры индивида и его позиции в мире или на специфику того, кем он является» может исказить его взгляд на мир [104] . Порой же объективность означает установку или этическую позицию, которая удостаивается позитивной оценки за спокойную нейтральность или осуждается за ледяную беспристрастность, что так или иначе доказывает пагубность «слепого эмоционального возбуждения… которое в конце концов может привести к социальной катастрофе» или высокомерной и обманчивой претензии повторить «уловку Бога» [105] . Дебаты в политических, философских и феминистских кругах, разворачивающиеся вокруг вопроса об объективности, ее существовании и желательности,
102
Bernard Williams, «The Scientific and The Ethical», in S. C. Brown (ed.), Objectivity and Cultural Divergence (Cambridge: Cambridge University Press, 1984), p. 211. Те, кто опасаются вызвать духов «действительно реального», могут предпочитать говорить скорее о «стабильности» или «надежности», чем об «истине», но во всех случаях «объективное» – это похвала, адресованная высшим ступеням знания. Взять, к примеру, антифундаменталистское, но при этом одобрительное определение объективности, предлагаемое Ричардом Рорти: «свойство теорий, которые, будучи тщательно обдуманными, были выбраны в результате согласия рациональных сторон». Philosophy and the Mirror of Nature (Princeton, NY: Princeton University Press, 1979), p. 338 (цит. по: Рорти Р. Философия и зеркало природы. Новосибирск: Изд-во Новосибирского университета, 1997. С. 251. – Примеч. пер.). Содержательные размышления об импорте объективности в естественных и гуманитарных науках, а также о множественности ее значений изложены в сборнике: Allan Megill (ed.), Rethinking Objectivity (Durham, NC: Duke University Press, 1994).
103
О связи статистических методов и объективности см.: Zeno Swijtink, «The Objectification of Observation: Measurement and Statistical Methods in Nineteenth Century», in Lorenz Kruger, Lorraine J. Daston, and Michael Heidelberg (eds.), The Probabilistic Revolution, vol. 2, Ideas in Science (Cambridge, MA: MIT Press, 1990), p. 11–34; о связи объективности с численными методами в целом см.: Theodore M. Porter, «Objectivity as Standardization: Rhetoric of Impersonality in Measurement, Statistics, and Cost-Benefit Analysis», Annals of Scholarship 9 (1992), p. 19–60; «Quantification and the Accounting Ideal in Science», Social Studies of Science 22 (1992), p. 632–651; а также: Trust in Numbers: The Pursuit of Objectivity and Public Life (Princeton, NY: Princeton University Press, 1995).
104
Thomas Nagel, The View from Nowhere (New York: Oxford University Press, 1986), p. 5.
105
Karl Pearson, The Grammar of Science (London: Scott, 1892), p. 11; Donna Haraway, «Situated Knowledges: The Science Question in Feminism and the Privilege of Partial Perspective», Feminist Studies 14, № 3 (1988), p. 575–599.
106
См., например: Vaclav Havel, «Politics and the World Itself», Kettering Review (Summer, 1992), p. 12: «Мир сегодня – это мир, в котором всеобщность, объективность и универсальность находятся в кризисе… Оригинальные идеи и действия, уникальные и, как следствие, всегда рискованные, утрачивают свой человеческий этос и поэтому de facto свой человеческий дух после того, как они прошли через жернова объективного анализа и прогноза. Многие из традиционных механизмов демократии, созданные, получившие развитие и сохраненные в современную эпоху, настолько тесно связаны с объективностью и статистической усредненностью, что могут полностью аннулировать человеческую индивидуальность».
Но если понятия замещаются действиями, а значения практиками, то фокус, направленный на размытое понятие объективности, становится четче. Научная объективность реализуется в жестах, техниках, привычках и темпераменте, укореняющихся путем обучения и ежедневного повторения. Она проявляется в образах, записях лабораторных журналов, логических обозначениях: объективность с закатанными рукавами, а не в мраморном хитоне. Этот взгляд на объективность конституируется снизу, а не сверху. Объективность возникает путем длительного повторения определенных действий, не только телесных манипуляций, но и духовных упражнений. Перефразируя слова Аристотеля об этике, можно сказать, что объективным становятся, совершая объективные поступки. Вместо применения предсуществующего идеала к повседневному миру имеется другой путь: идеал и этос создаются постепенно и принимают форму, благодаря тысячам конкретных действий, наподобие мозаики, обретающей форму из тысячи крошечных фрагментов цветного стекла. Исследовать объективность с закатанными рукавами – это значит наблюдать за ней в процессе ее создания.
Если мы правы, то исследование, подобное предлагаемому здесь, должно в конце концов пролить свет на весомые эпистемологические концепции и моральные страхи, ассоциируемые сегодня с научной объективностью. Оно должно быть способно проследить, как конкретные практики подверглись экстраполяции (философским и культурным воображением) и превратились в мечты о взгляде из ниоткуда или в ночные кошмары о бессердечных технократах. Возможно, оно сможет распутать запутанный клубок сегодняшних значений объективности. Если концепт произрастает исторически, путем постепенных приращений и продления практик, то неудивительно, что его структура скорее спутанная, чем кристаллически-чистая. В главе 7 эти вопросы исследуются повторно с точки зрения истории научной объективности, изложенной в предыдущих главах.
Более основательная историческая перспектива изменяет этическое значение объективности. Если объективность представляется безразличной по отношению к известным человеческим ценностям, то это потому, что она сама по себе является системой ценностей. По общему признанию, ценности объективности являются необычными и странными: воздерживаться от ретуширования фотографии, удалять артефакты, доводить до завершения фрагментированный образец – то, что это акты добродетели, отнюдь не очевидно не только для других ученых, но и для людей вообще. Не каждый признает непримиримую пассивность и волевое безволие ценностями, к которым стоит стремиться. Эти ценности нужны, чтобы служить Истине, а не Благу. Но это подлинные ценности, укорененные в старательно возделываемой самости, которая также является продуктом истории. Самым надежным признаком того, что ценности объективности заслуживают этого звания, является тот факт, что их осквернение разжигает огонь праведного гнева у тех, кто их исповедует. Будучи рассмотренным в этом свете, вопрос о том, является ли объективность с моральной точки зрения благом или злом, перестает быть вопросом о предполагаемой нейтральности по отношению ко всем ценностям, а становится вопросом о преданности с таким трудом завоеванным ценностям и практикам, конституирующим образ научной жизни.
Взглянем напоследок на те три образа, с которых мы начали. Каждый из них на свой лад представляет собой верное отображение природы. Но они не факсимиле природы и даже не фотография. Они – природа усовершенствованная, отобранная, приглаженная, короче, природа познанная. Эти образы замещают вещи, но к ним уже примешано знание об этих вещах. Чтобы быть познаваемой, природа должна быть сперва очищена и частично преобразована в знание (но не заражена им). Эти образы представляют знание природы, но также и саму природу – более того, они представляют как различные взгляды на то, что есть знание, так и на то, как оно приобретается: истина-по-природе, механическая объективность, тренированное суждение. Наконец, они представляют познающего. За цветком, снежинкой, магнитограммой Солнца стоят не только ученый, который видит, и художник, который изображает, но и определенный коллективно разделяемый способ познания. Эта познающая самость является условием познания, а не препятствием. Природа, знание и сам познающий пересекаются в этих образах – видимых контурах мира, ставшего постижимым.
Ил. 2.1. Архетип вида. Gladiolus foliis linaribus. Carolus Linnaeus, Hortus Cliffortianus (Amsterdam: n. p., 1737), table 6, SUB G"ottingen, 2 BOT III, 3910 a RARA (выражаем благодарность Государственной университетской библиотеке Геттингена). Нарисованная Георгом Дионисием Эретом и выгравированная Яном Ванделааром под бдительным надзором Линнея, эта иллюстрация указывает на отличительную черту этого вида гладиолусов: длинные, прямые листья (заметьте, что увеличенный лист помещен в центр изображения). Как и другие рисунки в Hortus Cliffortianus, она должна визуально передать то, что требуется от идеального ботанического описания, которое, согласно Линнею, должно быть «кратким, четким и метким» («Lectori Botanico», ibid., n. p.).
Глава 2
Истина-по-природе
До объективности
В 1737 году молодой шведский натуралист Карл Линней опубликовал роскошную «флору» [107] растений, выращиваемых в богатом саду Джорджа Клиффорда – амстердамского банкира и директора Голландской Ост-Индской компании: «Сад Клиффорда» (Hortus Cliffortianus) [108] . На создание книги – столь же прекрасной, сколь и полезной – средств не жалели. Богатый патрон Линнея воспользовался услугами немецкого мастера ботанической иллюстрации Георга Дионисия Эрета для подготовки рисунков образцов (как свежих, так и засушенных) и известного голландского художника и гравера Яна Ванделаара для изготовления по этим рисункам гравюр (ил. 2.1). Все участники предприятия – патрон, натуралист и художники – рассматривали его как эпохальное событие в истории ботаники. Фронтиспис книги был украшен аллегорическим изображением континентов, подносящих растительные дары Аполлону, нарисованному с чертами Линнея (ил. 2.2). Менее помпезно, но более значимо по последствиям работа над Hortus Cliffortianus, предполагавшая доступ к принадлежавшей Клиффорду богатой ботанической библиотеке, его саду и оранжерее, обеспечила Линнея практической основой последующих публикаций, посвященных ботаническим номенклатуре, классификации, описанию и иллюстрациям, что до сих пор оказывает весомое влияние на развитие ботаники [109] .
107
Здесь: жанр обзорного труда, посвященного растительному миру той или иной территории. – Примеч. пер.
108
Carolus Linnaeus, Hortus Cliffortianus (Amsterdam: n. p., 1737).
109
Carolus Linnaeus, «The Preparation of the Species Plantarum and the Introduction of Binomial Nomenclature», Species plantarum: A Facsimile of the First Edition of 1753 (London: Ray Society, 1957–1959), p. 65–74. Ныне действующий Международный кодекс ботанической номенклатуры (Сент-Луисский кодекс 1999 года) до сих пор датирует начало официально принятой ботанической номенклатуры линнеевскими Species Plantarum: ch. 4, sec. 2, art. 13.4–5.
Ил. 2.2. Аллегория реформированной ботаники. Фронтиспис, Carolus Linnaeus, Hortus Cliffortianus (Amsterdam: n. p., 1737), SUB G"ottingen, 2 BOT III, 3910 a RARA (выражаем благодарность Государственной университетской библиотеке Геттингена). Задуманная и осуществленная Яном Ванделааром, написавшим также сопроводительное пояснение в стихах, эта аллегорическая гравюра – изображение подношения Европе «самых благородных растений, плодов и цветов, которыми могут гордиться Азия, Африка и Америка». (Гладиолус на ил. 2.1 был, например, из Африки.) На переднем плане путти показывают инструменты научного садоводства: лопаты и жаровню, но также термометр и геометрический план грядок, что символизирует грандиозные амбиции книги.
И все же описания Линнея и иллюстрации, которые он заказывал для Hortus Cliffortianus и выполнение которых строго контролировал, не могут быть названы объективными. Это не просто придирка историка и желание поспорить об анахронизмах или излишний педантизм, не желающий допустить использования термина, который Линней и его современники в середине XVIII века сочли бы затейливо схоластичным, если бы распознали его вообще [110] . Не является это и утверждением, что работа Линнея была «ненаучной», полной предрассудков, невежества и некомпетентности. Линней, как и другие ученые эпохи Просвещения, следовал скорее стандарту истины-по-природе, чем объективности. Последствия данного различия далеко не только вербальные: метафизика, методы, мораль – все было поставлено на карту. И истина-по-природе, и объективность – эпистемические добродетели, в равной степени достойные уважения, но они отличаются друг от друга тем, как делается наука и какой тип характера при этом предполагается. Как свидетельствует пример Линнея, сначала появляется истина-по-природе, которая отличается от объективности.
110
Об истории слова «объективный» и родственных ему слов см. главу 1.
Поиск истины является первичной эпистемической добродетелью со своей длинной и разнообразной историей, и разыскание истины-по-природе – лишь одна из ее ветвей [111] . Среди создателей научных атласов истина-по-природе возникает в качестве различимой эпистемической добродетели в начале XVIII века (Линней – один из наиболее ранних и влиятельных ее сторонников) как реакция на чрезмерное внимание, которое ранние натуралисты уделяли изменчивости и даже, как мы увидим ниже, уродствам природы. Как большинство разновидностей истины, истина-по-природе имела метафизическое измерение, стремление открыть реальность, достижимую только с помощью усилия. Для натуралистов эпохи Просвещения, таких как Линней, это стремление к реальности не предполагало приверженности платоническим формам ценой отказа от чувственных свидетельств. Напротив, пристальное и продолжительное наблюдение выступало необходимым предварительным условием для распознавания истинных видов растений и других организмов. Глаза тела и разума объединялись для того, чтобы открыть реальность, скрытую от каждого из них в отдельности.
111
Joachim Ritter, Karlfried Gr"under (eds.), Historisches W"orterbuch der Philosophie (Basel: Schwabe, 2004), s. v. «Wahrheit», vol. 12, cols. 48–123. Насколько нам известно, исчерпывающей истории истины до сих пор не опубликовано, однако для XVII в. см. классическую работу Шейпина: Steven Shapin, A Social History of Truth: Civility and Science in Seventeenth-Century England (Chicago: Chicago University Press, 1994), а также стимулирующий набросок в: Lorenz Kr"uger, «Wahrheit und Zeit», in Wolf Lepenies (ed.), Wissenschaftskolleg zu Berlin: Jahrbuch 1987–1988 (Berlin: Nicolaische Buchhandlung, 1989), p. 72–75. Английское выражение «истина-по-природе» (truth to nature) означает «соответствующий, подобный природе», но слово «истина» сохраняет здесь прежние коннотации «верности» (как в выражении «верный друг» – «faithful friend»). Ср. с французским оборотом «d’apr`es nature» («в соответствии с природой»), особенно в его нормативном значении в XVII в. как эстетической модели для живописи, и с немецким оборотом «naturgetreu» («верный природе, естественный»).