Обезьяны
Шрифт:
– «Хууууу» вот он снова появился, камера снова его поймала. Саймон, ты меня видишь, ты меня слышишь «хууууу»?
Саймон видел его и слышал, и если бы знал, что все это значит, сам бы показал, что у старого шимпанзе судороги. Потому что видел следующее: зверь, зажав трубку между голым хрящом своего уха и нестриженым плечом, крутит у себя перед мордой пальцами двух свободных лап, словно отбивая какой-то ритм.
Но это махание пальцами казалось Саймону вдвойне странным, потому что здесь, как и в случае со звуками, которые издавали его мучители, он тоже – не понимая как –
– Зверь-зверюшка, – показал он, – хвост-лапы, зверь-зверюшка, пук-пук, ка-ка зверюшка…
Периодически сию детенышскую чушь прерывали разного рода глухие, искаженные вокализации типа «пшшшелввонннн» и «твооооййййууууумммаааать».
Буснер со всем вниманием следил за этими жестами и звуками. Так, чтобы не видела камера, он показал Боуэн:
– У него раньше бывали приступы копролалии «хууууу»?
– «Хууууу», – отзначила она, – если и бывали, мне об этом не известно.
– Ну, сейчас у него точно приступ копролалии! – Буснер не отрывал глаз от экрана, на котором мелькали лапы Саймона:
– Пись-пись зверюшка пись. Пись-пись зверюшка пись…
– Если у него «ггррррнн» копролалия, то дело куда проще, чем мы думали…
– Я хочу «хи-хи» пук-пук на твою башку-башку, «хххиии-хиии» пук-пук на твою башку…
– В конце концов, кататония, как отмечал Ференченци, есть полная противоположность нервным тикам, а у него же была кататония, не так ли «хууууу»?
– «Твввввооооййййууууммммааааааать» пук-пук на твою попку-жопку, пук-пук на твою башку…
– «Хууууу» Зак, все это мало похоже на кризисную стадию синдрома Туретта «хууууу»? Да и другие его симптомы не вписываются в такой диагноз.
– Ну» уууууу» строго показывая… Вот что, Саймон «ХуууууГраааа»! – прервал художника Буснер. – Брось все это и смотри на меня, это важно.
Тут Саймона в самом деле свела судорога. Он ясно понял, что означали звуки в трубке. Они означали «внимание!», точно как дорожный знак с такой же надписью. Художник прекратил бормотать и дергаться, и пристально уставился на отвратительную морду на этом дурацком маленьком экране, на звериную физиономию, которая миг назад что-то показала ему. Показала мне? Что это значит, показала мне? Показала? Мне? Ну уж нет, это так не показывается, нужно было не «показать», а сделать что-то другое, это обозначается…
– Саймон, ты видишь, что я тебе показываю «хууууу»?
– Я… я вижу «хууууу».
Что, он на самом деле видел? С чего это он взял, что видит? И кто – он?
– «Хи-хи!»
– Ты видишь что-то смешное, Саймон?
– Я вижу тебя – ты смешной до чертиков, ты же шимпанзе «хи-хи-хи-хи»!
– Но ведь ты тоже шимпанзе.
– Нет, я человек. Ох «хуууу-уаааааа»! Черт побери, мне надоело! Я уже трындел про это с другими сраными макаками, этим «хууууу» зверьем, которое ко мне ходит. «Хуууу» Боже мой! Вы же не, вы же не…
– Не знаем, что это такое? Не знаем, как тебе тяжело «хууууу»? Ты прав «чапп-чапп», Саймон.
Знаки Буснера были умопомрачительно элегантны. Боуэн восхищенно смотрела на него – он по-прежнему наделен своим давним талантом общаться с самыми тяжелыми больными.
– Но я не об этом собирался сейчас жестикулировать. Давай пока сполземся вот на чем: наша проблема – то, что для тебя я выгляжу, как шимпанзе, так «хууууу»? Хорошо, давай теперь «хууууу» от этого отталкиваться «чапп-чапп». Если тебе тяжело смотреть на мое изображение, поверни экран, чтобы мои черты морды «хууууу» исказились, может, тогда я стану больше похож на человека «хууууу»?
Прыгун и Уотли заключали союз в «Кафе-Руж», через дорогу от больницы. Уотли предложил на всякий случай сесть за столик на улице, чтобы не создавать впечатление, будто они специально ищут уединения.
– Это «уч-уч» просто глупость, – показал Прыгун, когда они переходили через дорогу. – Если мы сядем тут, то навлечем на себя больше подозрений, чем араб с гранатой в израильском автобусе.
– «Ррррряв»! – рявкнул Уотли и сильно стукнул Прыгуна по голове. – Ты это брось, Прыгун, мы, конечно, заключаем союз, но из этого не следует, что ты имеешь право мне дерзить!
– П-п-п-простите, – задрыгал пальцами Прыгун, – я, разумеется, восхищаюсь вашей задницей, доктор Уотли, – и поклонился низко-низко, но не из покорности. Он просто ждал своего часа. В хороший день и карликовый пони – скаковая собака, напомнил он себе в четвертый раз за утро.
В конце концов они забрались в самый дальний угол заведения, спрятавшись за искусственными цветами. В кафе и без того было полным-полно шимпанзе. Как раз подползло время первого обеда, и секретари и прочий персонал больницы вывалили на улицу выть и чиститься. На заговорщиков никто не обращал внимания – и в первую очередь официант-бонобо с дредами на голове.
– Ну что же, – показал Уотли, усевшись, – ты хочешь заключить со мной союз, сбросить старика. Наверное, у тебя еще есть мысль стать главным в его домашней группе, «хууууу» Прыгун? У Буснеровских самок течка, не так ли «хууууу»? А тебе не достается твоя доля «хууууу»?
– Знаете, меня тошнит вести такие обмены знаками, правда, доктор Уотли…
– «Ххууууу» значит, у тебя есть более благородный повод напасть на своего вожака «хууууу»? Должен призначиться, не припомню, чтобы ты хотел оказать мне такую же поддержку, какую просишь теперь от меня, в прошлом году, на симпозиуме в Борнмуте, где Буснер распоказывал про свои очередные месмерические опыты.
– Ну и что с того, тогда я не мог, вы же понимаете, а вот сейчас времена изменились. У меня есть… я кое-что важное узнал про Буснера, и это кое-что может нанести ему значительный ущерб, весьма значительный. Вдобавок, меня достало, как он всем показывает своих пациентов, водит их туда, водит их сюда, идет к вершинам по их страдающим телам. Я совершенно не желаю отправляться на очередной прием в компании какого-то несчастного безумного самца, который думает, что он чело…
– Вот что, Прыгун, расскажи-ка мне, что знаешь, выкладывай.