Облава на волков
Шрифт:
Наши острословы с большим интересом следили за его словотворческими усилиями и, два раза услышав от него это выражение, тут же присобачили его к его честному имени.
Николин Миялков и Калчо Соленый мелькнули, как призраки, и исчезли в чаще, а он подошел к высохшему обрубленному стволу и утоптал возле него снег. Он уже не первый год становился в засаду в этом месте и всегда уходил с добычей. Сверху здесь спускалась узкая просека, и вспугнутые животные бежали по ней вниз. Он так хорошо маскировался за сухим стволом, что даже кабаны его не замечали и подходили на десять шагов. Два года назад он убил в этом месте самца с огромными клыками (золотыми, как выяснилось впоследствии) и подарил их Стояну Кралеву. Роща была небольшая, но дичи в ней водилось много. Кроме зайцев, в последние годы развелись косули, появились фазаны, а за ними и лисы. Перебралось откуда-то и два стада кабанов, которые после уборки кукурузы оставались зимовать в Преисподней возле луж, питаемых родником. Поздней осенью попадались вальдшнепы, привлеченные влагой, пролетали большие стаи диких голубей, и тогда лес превращался в небольшой, но богатый охотничий заповедник. Птицу били
Иногда, возбужденные выпивкой, охотники устраивали стрельбу по мишеням. Подбрасывали пустые бутылки, стараясь в них попасть, стреляли по газетам и шапкам, а чаще всего избирали мишенью вороново гнездо. Вороны, как известно, живут по сто лет и дома свои, похоже, строят с расчетом на столетие. Гнездо прочно сидело меж нескольких веток на самой верхушке дуба уже много лет. Охотники стреляли в него только осенью, когда оно бывало пустым, и не сумели разрушить его ни крупной дробью, ни жеребьем, словно оно было сплетено из арматурного железа. У каждого из охотников были свои приятные или неприятные воспоминания, связанные со старым дубом. К примеру, в тот самый раз, когда Киро Джелебов убил здоровенного кабана, он допустил промашку, которая могла стоить жизни Стояну Кралеву. Они только было уселись, чтобы выпить и закусить, когда Киро Джелебов нечаянно толкнул ногой свое ружье, прислоненное к дубу. Ружье упало, выстрелив при этом прямо в Стояна Кралева. Заряд крупной дроби прошел на волос от Стояна, вырвав клок из рукава его ватника. Он пощупал свою левую руку, а Киро Джелебов пожелтел, как мертвец. Все вскочили, только Стоян Кралев остался сидеть и попытался спрятать свой испуг за шуткой:
— Смертушка дернула меня за рукав и убралась восвояси. Поживи, говорит, еще.
Киро Джелебов пришел в себя, схватил ружье и так саданул им о дуб, что приклад остался у него в руках.
— Ну и ну, за здорово живешь чуть человека не убил! — воскликнул он и стукнул себя кулаком по голове.
Пока ему в городе приделывали к ружью новый приклад, он продолжал ходить на охоту. Говорил, что в охотничий сезон ему не сидится дома, и стал постоянным загонщиком для всей компании, но в сущности работал на одного Стояна Кралева. Шел прямо на его засаду, кричал, лаял, как гончая, и гнал дичь под его выстрел. После охоты чистил и потрошил долю Стояна Кралева и только после этого садился отдохнуть. Так продолжалось целых два охотничьих сезона. Он помогал Стояну и на винограднике, мастерил ему всякие курятники и клетки для птиц и наконец стал приглашать в гости, все под предлогом, что хочет замолить грех, чуть не случившийся под старым дубом. Он не чувствовал за собой никакой вины, хотя тот неприятный случай действительно мог стоить Стояну Кралеву жизни, и все же непрерывно старался убедить его в том, что отрабатывает долг и что в небрежности, которую он допустил, не было умысла. Чем более чуждо было притворство натуре Киро Джелебова, чем больших усилий стоило ему играть роль Стоянова друга, тем старательнее он это ему доказывал. Стоян Кралев за все его щедрые услуги расплачивался коротким «спасибо». Ухаживания Киро были ему не слишком приятны, но он их допускал, потому что тем самым Киро Джелебов, хоть и с опозданием, демонстрировал перед всем селом, кто был повинен в драматическом конфликте, когда-то разыгравшемся между ними. Больше пятнадцати лет ждал Стоян Кралев, когда этот гордый человек склонит голову и снимет с его души немалую вину, о которой пожилые люди все еще помнили и которую не могли ему простить. О тяжких и непреодолимых последствиях этой вины думал сейчас и Киро Джелебов. Внизу, в Преисподней, оседала густая белая мгла, а наверху, вокруг засады, метель бушевала с бешеной силой. Ему казалось, что эта холодная и непроглядная белота кружит ему голову. Если б я не знал его душевного состояния, я не мог бы понять, как это он согласился в такую пору отправиться в лес, тем более что он единственный из группы не понял смысла эпизода с бутылочкой, из которой Калчо Соленый не пожелал пить, а потом расплакался. Для остальных это не было загадкой, так как все сидели за свадебным столом тогда, давно, когда Калчо Соленый выдавал свою дочь. И все, как мы уже видели, так или иначе были связаны с этим событием. Но и присутствуй Киро Джелебов на той страшной свадьбе, вряд ли случай в корчме о чем-либо ему бы напомнил. Он пошел в лес не для того, чтобы избавить село от волков, не из солидарности с другими охотниками, а, как он сам думал, чтобы попробовать избавиться от своей тоски.
Через несколько дней после того, как я приехал в село, мы встретились на улице и Киро очень настойчиво стал приглашать меня домой. Он, видно, искренне обрадовался нашей встрече и сказал, что часто вспоминает меня, просто так, когда думает о прошлом. Повел он меня наверх, в восточную комнату, где когда-то жили приезжие учительницы. Комната была чистая, уютная, обставленная, разумеется, совсем не так, как в былые годы, когда я ходил к ним в дом. На месте прежнего настенного коврика, сшитого из лоскутков шерстяной ткани и вышитого разноцветными нитками, теперь стоял двукрылый гардероб, деревянную кровать заменила железная, на стене в общей рамке было помещено множество
— Садись, я сейчас приду, — сказал хозяин и через минуту принес из другой комнаты бутылку с вином, два стакана и тарелку с кровяной колбасой. — Жена в магазин пошла, скоро вернется, а мы пока выпьем. Бери колбасу, свежая, позавчера поросенка резали. Ну, я рад, что свиделись. За твое здоровье!
— Славное у тебя вино, дядя Киро! — сказал я. — Давно такого не пивал.
— Где ж тебе такое пить? Небось не покупная кислятина! Это прошлогоднее, нынешнее я еще не открывал. Вино-то есть, пить некому. Сыновья по городам разбежались, никак времени не найдут, чтоб в село заехать. Остались мы с Танкой одни, вдвоем кое-как хозяйничаем. Вечером выпьем иногда по стаканчику, а больше и ни к чему.
Говоря это, он встал, взглянул в окно на улицу, и глаза его наполнились слезами. Он подлил вина в стаканы и сказал:
— Ну, царствие ему небесное!
— Царствие небесное? Кому?
— Горе горькое залегло у меня на сердце, сынок! Никому я до сих пор не говорил, а тебе скажу, открою душу. Ты мне все равно что сын, вы ведь с Марчо и учились вместе, и дружили. Нет больше Марчо!
Марчо в пятьдесят втором году эмигрировал в Западную Германию. Он был первым из наших мест, кто сбежал за границу, и его бегство в свое время произвело сильнейшее впечатление, а для его семьи обернулось тяжкими испытаниями. Мы с Киро Джелебовым никогда об этом не говорили. Я видел, что при каждой нашей встрече ему хочется что-то рассказать мне о сыне, но он не смеет, а я со своей стороны тоже не решался спрашивать его о Марчо, чтобы не бередить рану. Только теперь он давал мне возможность его утешить, и я сказал, что когда-нибудь Марчо еще вернется. Мол, насколько я знаю, он сохранил болгарское подданство, невозвращенцем себя не объявлял, а значит, если захочет, сможет вернуться. Киро покачал головой.
— Марчо умер!
Он вынул из бумажника помятую бумагу и протянул ее мне. Это была телеграмма, написанная по-болгарски латинскими буквами, а для удобства получателя поверх латинских были вписаны болгарские буквы: «Марчо скончался ждем два дня похороны Юта Ани Кирил». Я долго читал телеграмму, делая вид, что плохо понимаю латиницу и хочу перевести букву за буквой, чтобы не допустить ошибки. Но Киро Джелебов понял, почему я застрял над текстом, и избавил меня от банальных соболезнований, которые полагается произносить в таких случаях.
— Два дня назад получил. Поехал в город письмо ему отправить, поздравить с Новым годом. Там на городской почте одна Танкина родственница работает, так она, как придет от него письмо, откладывает и потом прямо мне в руки отдает. Не то здешние его распечатают и будут плясать на моих костях. Вот эта женщина и говорит, тебе, мол, письмо, прочти его, а потом уж пошлешь что принес. Я сел, прочел письмо. Марчо пишет, что болен. Больше двух лет уже у него грудь болит, лежит в больнице и не знает, когда выпишется. Прочитал я письмо, тут почтарка меня подзывает к окошечку. Только что, говорит, телеграмма пришла. Хотела, видно, меня подготовить к самому плохому, и так оно и получилось. Я телеграмму спрятал, и до сих пор никто ничего не знает. Ни чтоб меня жалели, не хочу, ни чтоб руки потирали, злорадствовали. И Танке, и сыновьям ничего не сказал. Пусть думают, что он жив и здоров. Я сам похороню его в своем сердце, я ему и попом буду, и могилой. Вот какая черная доля ему выпала. И детей его мне не увидеть. Пока они вырастут, мать из них настоящих немцев сделает. Сейчас-то они калякают по-болгарски. Старшенького в мою честь окрестили — Кирилом. И писать умеет по-болгарски, да так хорошо, словно бы здесь учился. Дедушка и бабушка, пишет, отчего вы не приезжаете к нам в гости, у нас есть машина, мы вас всюду будем возить. У Марчо всегда к земле душа лежала, он и там на земле работал. Сам ли он на участок денег накопил, или у жены что было, не знаю. Только писал он, что у него маленькое имение, декаров сто. Вот фотография, два года назад прислал.
Цветная фотография, которую он мне дал, была сделана так, чтобы как можно лучше продемонстрировать благосостояние Марчо. Он и его жена сидели на стульях посреди двора, утопавшего в цветах и зелени, дети сидели перед ними на траве. Сзади виднелся их дом с верандой и островерхой крышей, рядом с домом, под навесом какой-то хозяйственной постройки, — синяя легковая машина и томатного цвета маленький трактор. Дети, оба, были смуглые, как отец, а мать их — светло-русая, почти белая, словно альбинос.
Снаружи на лестнице послышались шаги, Киро выхватил фотографию у меня из рук, положил ее в ящик стола и сделал мне знак, чтобы я хранил в тайне то, о чем мы говорили. Тетушка Танка вошла и, увидев меня, воскликнула своим звонким голосом:
— Смотри-ка, кто к нам пришел! Господи, в доме гость, а я по селу гуляю! В магазин пошла взять кой-чего, потом к Иване заглянула, ей что-то все неможется. — Она положила покупки на стол и поправила платок на голове. — Ну, гостюшка, добро пожаловать!