Оборотни Митрофаньевского погоста
Шрифт:
– И трудно понять, - кивнул Сабуров ему в ответ, - как люди, которые никогда не доверились бы незнакомцу, наивно доверяются неизвестным потусторонним существам, которые к тому же столь часто попадаются на лжи...
Корвин-Коссаковский не участвовал в споре, но весьма удивился мнению, высказанному Сабуровым и Критским, однако тут же подумал, что, если один из них, а то и оба - подлинно - "духи злобы поднебесной", то ничего естественнее такого притворства с их стороны и быть не может. Но мнение остальных было еще более непонятным. Арсений Вениаминович снова почувствовал себя усталым, старым, запутавшимся в ситуации.
Но одно было для него бесспорным: Лидия была страстно влюблена в Аристарха Сабурова, смотрела на него как на солнце, притом, что сам он, несомненно, тяготился вниманием
С такими мозгами он мог дурачить юную красотку Лидию, как ребенка.
При этом Сабуров высказывал сегодня взгляды разумные и спокойные. Когда за столом разговор зашел о революционерах, Сабуров назвал их орденом безбожных монахов.
– С аскетической суровостью, с фанатической ненавистью к инакомыслящим и сектантским изуверством этот орден трудится над созданием больших яслей, из которых собирается кормить человечество, кое они, похоже, считают просто овечьим стадом...
– Стало быть, вы придерживаетесь традиционных верований - семья и отечество? Новомодные принципы эмансипации вам чужды?
– осторожно спросил Корвин-Коссаковский.
– Женщине разумной и хорошо воспитанной столь же противно посягать на права мужчины, сколько разумному мужчине - злоупотреблять слабостью женщины, - задумчиво обронил Сабуров, - если он не выродок, конечно...
Корвин-Коссаковский внимательно поглядел на него и ничего не сказал, вспомнив, что именно этого человека в Париже называли "выродком". Арсений был почти уверен, что это и есть инкуб Клодий Сакрилегус.
Неожиданно Сабуров снова заговорил, причём, обращаясь к гостям Любомирского.
– Господин Корвин-Коссаковский не так давно сказал мне, что вся доктрина нашего времени пошла, подла, глупа или безумна - ибо таковы ее носители. Но обоснование этого утверждения дать отказался.
К ним ближе подсел Александр Критский и обернулся Макс Мещерский.
– Как-как?
Корвин-Коссаковский усмехнулся, чуть откинувшись в кресле. Он не надеялся, что разговор поможет ему понять, кто из гостей Любомирского - нечисть, но в самом деле был не прочь вовлечь их в разговор в надежде, что кто-то обронит что-то такое, что позволит узнать его. Он всё ещё надеялся услышать словечко "шикарно", или поймать намек в случайно брошенной фразе.
– -А кого вы сами считаете корифеями новых времени?
– спокойно осведомился он.
– -Ну, если брать властителей дум, направлявших в последние столетия умы...- Сабуров ненадолго задумался, - то перелом времен мне видится, пожалуй, эпохе Ренессанса, в Лютере, Кальвине, затем Картезий и Бэкон, среди следующих назвал бы Вольтера, Руссо, затем Канта, Гегеля, конечно, Шопенгауэра.
– -А кого определите подлецом?
– -Ну, уж... это и без дефиниций понятно.
– -Фальсификатор и клеветник человеком высокой добродетели не является?
– уточнил Корвин-Коссаковский и, поймав усмешку Сабурова, кивнул.
– Хорошо. Начнем с Лютера. В его полемике сотни случаев лжи и наговоров, шутовства и непристойности. Герцог Георг Саксонский называл его "самым хладнокровным лжецом, какого он когда-либо знал": "Мы должны
Сабуров пожал плечами.
– -Я лютеровых писаний сам не читал. Он сломал католические догматы, заставил миллионы думать по-иному, но так ли много он изменил в мире?
– -Много, - размеренно кивнул Корвин-Коссаковский, - да и Кальвин не меньше. Меняя мысли - меняешь мир. Ну, раз не читали, пропустим. Ну, Декарт... он сделал мышление простым, но умный простоты не ищет. Френсис Бэкон... Его биографы надорвались в попытке примирить умственное величие с нравственным ничтожеством. Он всегда, точно жидкость, принимал форму того сосуда, в который был заключен. Нравственное поведение требует стойкости и уменья не выходить из равновесия. Это воля, но Бэкон был безволен. Он с легким сердцем женился по расчету, равнодушно смотрел, как казнили его покровителя и друга, пресмыкался перед Бекингэмом. Многие объясняют его безнравственность воспитанием, средой, иные винят время, но понятия о чести, как видно из процесса Бэкона, были тогда приблизительно такие же, как и теперь, и возможность наживать деньги, жертвуя честью, существовала во все времена... Будете спорить?
– -У него живой и деятельный ум. Он давно в могиле, но его мысли служат человечеству. Что за дело нам сегодня, каким он был при жизни?
– -Рад, что вы не возразили, назвав его человеком чести. Он был выродком, а, Аристарх Андреевич?
Сабуров рассмеялся. Разговор его забавлял.
– -Ну... В какой-то мере, да.
– -Отлично. Что до того, какое нам дело до того, каким он был?
– Корвин-Коссаковский горько улыбнулся, - о, это очень важно, уверяю вас. Мысли правят миром, ибо формируют души. Если вы усваиваете мысли содомита - вскоре вы почувствуете склонность к содомии, если вами правят мысли убийцы - рано или поздно в вашей руке окажется топор, если же вы разделяете воззрения подлеца - вы неизбежно им станете. Именно поэтому меня и страшит наша новая доктрина - она состоит из мыслей подлецов и психопатов.
– -Интересно, - задумчиво протянул Критский.
– -Увы, ничего интересного. Но продолжим. Вольтер и Руссо... Они ненавидели друг друга, но нет людей более сходных. Экзальтированная впечатлительность, внутренняя противоречивость, импульсивность, постельные аномалии и раздвоение личности. Не было ни одной фразы Вольтера, которую он не опроверг бы своим поведением. То же и Руссо. Робкий и наглый, несмелый и циничный, проклинающий свою литературную славу и думающий только о её увеличении, мечтающий о хижинах и обитающий в замках, гордый республиканец на содержании мадам де Помпадур, живший со служанкой и влюблявшийся только в великосветских дам, проповедующий принципы воспитания и отправляющий пятерых своих детей в приют для подкидышей, восхваляющий небесное чувство дружбы и ни к кому его не испытывающий - он так часто давал повод усомниться в его чести и совести, что нынешние исследователи предпочитают определить его как параноика, страдающего раздвоением личности и манией преследования. А это был кумир Робеспьера.
Критский снова вмешался в разговор.
– -Могу себе представить, что вы наговорите об остальных, но Шопенгауэр... Вы и его отнесёте к лицемерам и подлецам?
Корвин-Коссаковский бросил внимательный взгляд на Критского.
– -Шопенгауэр считал невозможным связывать мораль с соображениями пользы или ответственности перед Богом, ибо этим разрушается логика чистого бескорыстия. Это даже не идеализм, а идиотизм. "Логика чистого бескорыстия", ха! Впрочем, это влияние Помпонацци и Канта. Что до внутренней антиномии, её в нём не меньше. Он видел смысл бытия в сострадании, забота о чужом благе, считал он, пролагает спасительный путь над бездной отчаяния, в которую ввергает эгоизм. Неплохо, однако, сам был мизантропом, отличался резкостью суждений, недоверием к людям, крайней подозрительностью и мнительностью. Чёрных пакостей, тут вы правы, он всё же не творил и даже любил... правда, только собак.