Обреченность
Шрифт:
— А кто у него сейчас адъютантом?
— Лейтенант Петр Арзамасцев. Вместе с Лучкиным они вроде как еще и казака Симинского пристрелили.
— Блядь, — коротко выразился Костенко. — Самый настоящий серпентарий. Начали уже друг друга жрать. Ладно. Еще по одной?
— Не возражаю, товарищ полковник.
— Ну а чего решил уйти, если все было так хорошо?
— Так сложилось, товарищ полковник. Там контрразведка тоже не зря хлеб ест. Вешают только по одному подозрению в том, что уйти решил.
— Ладно, хорошо, что все хорошо. Поживешь у меня, пока не получишь новое назначение. Место найдется.
— Не стесню?
— Нет. Я все равно сутками на службе.
Бескаравайный откинулся на спинку дивана стуле, завел глаза в потолок, и, улыбаясь впервые за нынешний день, сказал:
— Как же хорошо у своих!
Костенко устало зевнул и добавил, будто расставаясь с близким:
— Отдыхай. И я пойду спать.
Уже засыпая, сморенный всем, что свалилось на него в этот трудный день,
припомнил горькую истину: опасайся того, кто тебя боится, и помни, что
подлая душа всегда предполагает самые низкие побуждения в самых благородных поступках.
* * *
Заканчивался март. Дивизия была реформирована и получила наименование XV-го казачьего корпуса. Советская армия продолжала весеннее наступление. Исход войны был уже ясен всем. Казаки и офицеры корпуса понимали, что одолеть Красную армию у Германии уже нет сил.
Перед всеми неизбежно вставал один и тот же вопрос. Что будет со всеми дальше?
25 марта 1945 года в Вировитице собрался Конгресс фронтовиков 15го Казачьего корпуса под председательством полковника Кулакова.
Казаки корпуса следуя старой казачьей традиции хотели избрать атамана всех казачьих частей. Для проведения собрания была избрана просторная городская ратуша города Вировитица.
На Конгресс прибыли делегаты, одетые в вычищенные и наглаженные мундиры, с орденами и медалями за храбрость, в начищенных сапогах.
В зале не было свободных мест, были заполнены все ряды. Генерал фон Паннвиц, казачьи атаманы и немецкие старшие офицеры сидели на почетных местах. Ротмистр Мосснер, приписанный к станице Горячеводской присутствовал на сходе как представитель Терского полка. Полковник Кулаков открыл собрание. Президиум выбрали без задержки.
— Слово предоставляется полковнику Кононову, — голос Кулакова смолк, и, резко стих гул разговоров.
Иван Кононов, развернув плечи почти взбежал на сцену своей стремительной походкой. Широко расставив ноги в блестящих начищенных сапогах он встал за трибуной. Внимательно осмотрел зал. Выдержал паузу.
Его лицо было бледным, с черными кругами под глазами. Было заметно, что он волнуется. Стояла тишина — полная. Но нервная.
Но это же была офицерская среда, самая привычная ему и родная!
Конов откашлялся.
— Господа станичники, сразу прошу простить, ежели скажу чего не в попад!
Мое дело воевать, а не речи гутарить. У нас на Дону говорят, кто распустил язык, тот вложил саблю в ножны.
В зале прошелестел смех.
Кононов заговорил громким и ясным голосом.
— Но должен сказать, мы катимся в пропасть! — Переждал шум.
– Поэтому считаю необходимым предложить сейчас ряд первоочередных мер, способных спасти ситуацию. Первое, это роспуск Главного управления казачьих войск и отставку генерала Краснова, который не может более представлять интересы казаков.
Зал молчал. Никто не крикнул возмущенно:
— Как!? Генерала Краснова в отставку! Нашу гордость, человека, ставшего нашим знаменем? Нет!
Никто даже не попытался перебить его.
Кононов говорил так убежденно, что завораживал людей. Осматривая зал он видел угрюмое лицо Авдеева, беспокойный ищущий взгляд Виктора Трофимова, о чем-то перешептывающихся Борисова и Ермилова. Ни на одном лице не увидел ни сильного движения, ни удивления, ни гнева. Сидели на своих местах ровно, внимательно слушали, кое-кто даже вальяжно откинувшись на спинку кресла.
А Кононов еще не веря успеху, спешил закрепить его и продолжал дальше:
— Второе, немедленное подчинение всех казачьих частей главнокомандующему Русской освободительной армии генералу Власову.
Фон Паннвиц и немецкие офицеры насторожились. По залу прошел одобрительный шум.
— Правильно, Иван Никитич! — в восторге заорал кто то из офицеров.
Кононов успокаивающе поднял руку вверх.
— А также удаление из казачьего корпуса всех немецких офицеров, которые не понимают казаков и готовы капитулировать. Установление связи с генералом Драга Михайловичем, военным министром югославского правительства в изгнании и командиром отрядов четников. Концентрация казачьих формирований и формирований РОА в районе Зальцбург — Клагенфурт с целью создания ударной армии, способной пробить брешь и прорваться к армии четников Дражи Михайловича.
Набитый людьми серо- зеленый зал ожил, хлынул густым хлопаньем. Послышались крики одобрения.
Оркестр заиграл марш «Принц Евгений».
Заручившись поддержкой Кононова Власов принял абсолютно верное решение. В глазах казаков Кононов был настоящим героем, подлинным представителем казачества.
Для казаков не существовало более авторитетного командира, и офицерство было сплошь за него. Кроме него был еще генерал фон Паннвиц, но он был немец, а значит не до конца свой.
К вечеру президиум съезда КОНР принял резолюцию.
Атаман терских казаков полковник Кулаков пригласил Гельмута фон Паннвица подняться на сцену, чтобы выслушать решение делегатов собрания. Немецкий генерал вышел вперед под гром литавр.
Когда все стихло, полковник Кулаков взволнованным голосом объявил, что президиум принял решение взять за основу программу Кононова, но походным атаманом казачьих войск назначить генерал-лейтенанта Гельмута фон Паннвица.
Вечером были накрыты столы. На казаках и офицерах позванивали медали. Делегаты за столом смешили друг друга рассказами о своих похождениях на фронте. А в курилках, подальше от глаз и ушей начальства, разговор, естественно, вращался вокруг главного: