Обреченность
Шрифт:
Кононов склонил голову
— Да, ваше Высопреподобие.
— Я слушаю тебя сын мой.
Кононов заговорил, волнуясь, медленно подбирая слова.
— Вы знаете меня, отец Валентин. Знаете и мою жизнь. Я много воевал и много убивал. Не жалел ни себя, ни друзей, ни врагов. Шел к своей цели. Но сегодня я понял, что все было зря.
Я устал от такой жизни, решил уйти. Хочу попросить прощения у Господа за все зло, что причинил.
Старый священник, перекрестил его.
— Как бы не были велики грехи твои, сын мой,
Отец Валентин повернулся к Кононову спиной и пошел в ризницу.
— Это как получится, Ваше Высокопреподобие. Велики грехи мои и новые не прибавят большего, - усмехнулся Кононов уголком рта.
— Главный твой грех не в том, что ты убивал, а в безверии твоем. Не веришь ты ни в господа. Ни в людей. Нет Бога в твоем сердце. Но это пройдет. Если твое сердце ищет ответа на вопросы, тогда найдет и дорогу к Богу. А у Господа милости много, на всех хватит. Ступай сын мой.
– Не поворачивая к нему головы, медленно сказал отец Валентин.
Кононова точно ударили плетью. Он сгорбился, опустил плечи и пошел к дверям. Равнодушно и молча смотрели ему в спину лики святых, освещенные дрожащим пламенем свечей.
Зеленая падучая звезда над его головой, внезапно вспыхнула и покатилась вниз, оставив на мгновение за собой тонкую светящуюся полоску.
— Вот и все- Подумал он.
– Закатилась моя звездочка.
* * *
В начале апреля 1945 года Кононов уехал на встречу с генералом Власовым. Главнокомандующий вооруженными силами КОНР принял решение пробиваться на встречу с 15м казачьим кавалерийским корпусом, который теперь тоже входил в состав Вооруженных сил КОНР.
При помощи демонстрации силы и размеров РОА Власов надеялся привлечь к внимание западных держав.
В случае, если этот план не сработает, планировалось присоединиться к частям четников бывшего военного министра королевского югославского правительства в изгнании, генерала Дражи Михайловича и продолжить борьбу на их стороне в Балканских горах вплоть до изменения общей ситуации.
Генерал Кононов после разговора с Власовым принял решение не возвращаться в корпус. Это в конечном итоге спасло ему жизнь.
Простился с Арзамасцевым:
— Все, Петр. Расстаемся. Сейчас каждый сам за себя.
— Ну, да! — Сумрачно усмехнулся тот. Это убиваем мы вместе, а умираем врозь. Прощай, Иван Никитич.
В момент капитуляции Германии Иван Кононов вместе с частями РОА оказался в американской оккупационной зоне, но не стал проходить регистрацию и потому стал единственным власовским генералом, кто избежал насильственной репатриации и смертной казни.
* * *
Созвав командиров дивизий и бригад, генерал фон Паннвиц объявил о принятом решении идти в Австрию.
15й казачий корпус с боями двинулся к австрийской границе.
Дорога
За ними двигaлся обоз — тесно, ось к оси; за подводами тяжелым натруженным шагом шли пешие казаки — измотанные, осунувшиеся, глядящие под ноги.
Выставив стволы винтовок по бокам колонны двигалось боевое охранение, бронемашины прикрывали колонну своей броней.
Преодолевая горные перевалы и сбивая вставшие на пути партизанские заслоны, казаки фон Паннвица с упорством обреченных пробивались в Австрию.
Шла весна. С каждым днем все сильнее и сильнее пригревало солнце. На южных склонах гор растаял снег, и прошлогодняя трава радовала глаз весенней свежестью.
Жаркое солнце припекало казакам лопатки. Словно печи грели подушки седел, от жаркого ветра и горячих солнечных лучей покрылись бурым загаром казачьи лица. Всхрапывали и пританцовывали кони, на некоторых появились лысеющие пятна, резко пахло конским потом. Покрывались потом казачьи чубы под папахами и кубанками, и все жарче становилось в мундирах и черкесках из теплого шинельного сукна.
От земли, согретой солнцем шел тонкий запах первых цветов. Жужжали проснувшиеся пчелы. Заливались трелями птицы. И даже война была красива весной.
Пыль, вздымаемая тысячами сапог и копыт, висела над дорогой.
Казаки тосковали. Земля звала работать, пахать, сеять. Казаки говорили о севе, о сенокосе, о хозяйстве.
— Хлебушек наверное уродится в этом году.
— Да и сено будет хорошее — хоть попа корми.
И замечал Муренцов, как казаки украдкой зачерпнув пригоршню земли, мяли и тискали ее как женскую грудь, вдыхая полными ноздрями ее терпкий аромат.
* * *
Из Италии вместе с полками Казачьего стана шли русские беженцы, не желающие возвращаться в СССР. Тонкий прозрачный воздух зябко вздрагивал над вершинами гор.
Безостановочно двигались обозы, устало шагали пластуны.
Лица казаков были серы от пыли и усталости, в глазах тоска, усталость, озлобленность. С завистью поглядывали на скачущих верховых.
Колонна из десятков тысяч людей, похожая на гигантскую серую гусеницу ползла на север — в Австрию. Казачьи подводы тяжело и надрывно скрипели несмазанными колесами.
На возах в беспорядке, наспех высоко были навалены сундуки, самовары, цветные половики, подушки, на самом верху метались и громко плакали ребятишки, охали, крестились, всхлипывали женщины. Ржали и тяжело поводили ребристыми боками истощенные быстрым отступлением обезноженные кони.
Кому не повезло шли пешком, несли в руках скудные, жалкие пожитки. Судьба изгнанников всегда горька. Труден и тяжел их путь. Дорога по обеим сторонам чернела пятнами людских и конских трупов, грудами разломанных телег и фургонов.