Обреченность
Шрифт:
Завтра будет сорок пять— маловато для старости. Хотя, кто знает — может быть, в самый раз, потому что все уже позади. Жизнь прожита. Что впереди?
Когда-то я был казаченком Ваней, потом командиром полка Красной армии, полковником вермахта, генералом русской освободительной армии.
Что еще уготовила мне судьба?
За спиной снова скрипнула дверь. Кононов повернул голову. В руках Арзамасцева блеснуло золотое шитье погон.
— Ваш мундир, господин генерал. Пора, — сказал адъютант. — Машина ждет.
Через полчаса, переодевшись, Кононов вышел на улицу в след за лейтенантом. На улице было еще совсем темно. Серый «опель-капитан» урчал у подъезда. Дворники скользили по стеклу, разгоняя капли дождя.
Генерал оглянувшись на дом, поднял взгляд к тому окну, из которого он пару минут назад смотрел на улицу. Стекла блестели, омытые дождевой пылью; сквозь этот водяной блеск ничего не было видно.
Петр Арзамасцев распахнул перед Кононовым дверцу, пропуская его на заднее сидение, сам обошел машину, сел рядом с водителем, привалился к двери плечом.
У Кононова внезапно дернулась щека. Сердце сжало словно клещами, показалось, что он вновь как в детстве остался один на всем белом свете, без крыши над головой. «Глупости, — сказал сам себе Кононов. — Через несколько дней для меня война закончится. Все будет хорошо».
* * *
В каждой немецкой пехотной дивизии официально имелось два священника разных конфессий, католические и протестантские.
В казачьих же частях были православные священники, которые служили полевые молебны и духовно укрепляли казаков.
По благословению и личному распоряжению митрополита Анастасия в 1ю дивизию были направлены протоиереи Валентин Руденко и Александр Козлов. Немного позднее прибыли священники Феодор Малашко и Александр Тугаринов.
Они считали себя казаками дивизии. Вместе со всеми делили победы и поражения, и были для них не только служителями Бога, но боевыми товарищами.
Вместе с казаками священники шагали под палящим солнцем и под дождем, тряслись в седле или кузове автомашины по пыльным дорогам.
Они благословляли казаков на смерть, и молились за них под огнем противника. Их оружием был только крест, броней — молитвенник.
Поэтому, когда немецкое командование потребовало удалить из казачьих частей православных священников, фон Паннвиц проигнорировал приказ, и немногословно доложил: «В моих частях около 40 тысяч православных, протестантов, римских католиков, греко-православных, магометан и буддистов. Все они привыкли начинать бой с молитвы. В случае, если священники будут удалены, я опасаюсь трудностей религиозного характера». Священники остались.
Протоиерей Валентин Руденко был назначен дивизионным священником 1й казачьей дивизии. Происходил из казаков, рожак станицы Усть-Лабинской.
Во время Гражданской войны служил священником при штабе генерала Врангеля. Часто разъезжал по полкам и эскадронам дивизии, где проводил церковные богослужения.
Новость о том, что прибыл отец Валентин, среди казаков распространялась быстрее молнии. Приезжая к казакам он старался привести не только молитвенники, но и несколько пачек сигарет или плиток шоколада.
Утренними часами по воскресеньям отец Валентин служил в Православной часовне при кладбище, на котором во время I Мировой войны оказались похоронены триста их собратьев, содержавшихся в местном лагере. Эту часовню, еще в начале 20х годов построили бывшие русские военнопленные и эмигранты.
* * *
Тяжелая серая машина, медленно тронулась в путь.
Свет желтых фонарей расплывался по мокрой брусчатке и стекал под канализационные решетки.
Впереди, рядом с водителем сидел адъютант. В салоне опеля было тепло, пахло дорогой кожей, разогретым двигателем.
Кононов вспомнил верного Лучкина. Нахмурился.
Жаль Алексея, столько прошли вместе. Но в последнее время он совсем уж сорвался с катушек. Стал бросаться на своих, стрелять без разбора. Мальчики кровавые что-ли стали мерещиться в глазах? Пришлось отдать команду на ликвидацию.
На выезде из города фары высветили ограду старого кладбища, аккуратно подстриженную живую изгородь, небольшую часовню.
Кононов приказал всем остаться в машине, сам перекрестился и шагнул на крылечко. Приоткрыл тяжелую дверь. На него пахнуло запахом воска и ладана.
В часовне царил полумрак, тускло мерцали свечи. Дрожали огоньки пламени перед иконами. Свет от горящих свечей был какой-то неровный, ломаный, и в нем дрожал лик Христа, который колыхался снизу вверх. Глаза сына-Бога были внимательны и пронзительны. Кононов видел, чувствовал это. Он пробовал отвести свои глаза от этого пронзительного взора, заглядывающего ему в самую глубину души, оглядывал стены, потолок, пол. Но потом опять встречался с ним взглядом и невозможно было от него избавиться.
Генерал сжал кулаки и выдохнул:
— Господи!.. Ну чего же ты еще ждешь от меня? Я верил в милость и доброту твою, и сделал все, что смог. Не требуй от меня того, что я сделать уже не в силах!
За спиной раздался еле слышный шорох шагов.
— Ты искал меня, сын мой? — раздался негромкий голос.
Кононов резко обернулся. Перед ним стоял невысокий священник. Он вышел без ризы, в одном стихаре и фиолетовой камилавке, прикрывавшей голову.
Через стекла очков на него глядели внимательные глаза.