Общество сознания Ч
Шрифт:
– Поздравляю вас, ваше высочество, - сказал он.
– В то время как население России стремительно сокращается, наше население растет. К нам приехали трое новичков - двое мужчин и одна девушка, а у Карповых родился сын. Это уже двенадцатый ребенок, родившийся в пределах княжества.
– Это радует, - отвечала княгиня.
– Не желаешь посидеть со мной на балконе и попить чаю с ликером?
Слуга Виталик поставил для них на балконе столик, плетеные кресла, накрыл столик приборами, принес кофе, ликер, яичное печенье и зефир, вечно любимый Катей. А ликером угодил отцу-настоятелю - Владимир Георгиевич очень ценил бехеровский, еще с тех времен «застоя», когда он свободно продавался в Москве. А теперь его днем с огнем не сыщешь.
– Итак, - сказала княгиня, - сколько же у нас отныне всего жителей?
– На тридцать первое декабря прошлого года, - стал рапортовать Ревякин, - население княжества насчитывало триста семьдесят девять человек. На сегодня, двадцать пятое апреля тысяча девятьсот девяносто седьмого года, оно составляет триста девяносто семь человек, из которых двести шестьдесят женщин и только сто тридцать семь мужчин. Неслыханное процентное соотношение: шестьдесят пять на тридцать пять. Мужчин почти вдвое меньше, чем женщин. Такого нет ни в одном государстве мира. Зато рождаемость у нас в шесть раз превосходит смертность: при родившихся двенадцати только двое скончавшихся. Это лучший показатель в мире. Кроме того, я подсчитал, мы держим первенство во всем мире по количеству жителей, имеющих высшее образование, знающих иностранные языки, умеющих играть на музыкальных инструментах.
– А по количеству моржей нас никто никогда не догонит, - добавила Катя.
– Это так, - вздохнул Владимир Георгиевич.
– Но что делать с соотношением мужчин и женщин? Придется в скором времени разрешать многоженство, гаремы.
– Не думаю, - возразила Катя.
– Лучше завезти мужчин откуда-нибудь. Хороших мужчин из неблагополучного региона планеты. Сербов, к примеру. Приднестровцев. Моряков из Севастополя.
– Тогда уж и Черноморский флот перевести по Волге в Волчицу и разместить под Ярилиной горкой, - сказал отец-основатель.
– Это блестящая мысль!
– улыбнулась княгиня.
– Все, что стало не нужно России, все забрать сюда, в наше княжество. И отсюда начать великое возрождение.
– Не мешало бы и иракскую нефть, - добавил Ревякин.
– И Саддама!
– мечтательно закатила глаза княгиня.
– Красивый мужик!
– Ну уж нет, - возразил Ревякин.
– Как отец-настоятель, я решительно против такого риска.
– Боишься?
– Глазом не успеем моргнуть, как тут будет флот США и всего мирового сообщества. Разбомбят за милую душу.
– Ладно, без Саддама, - вздохнула Екатерина Петровна.
Под ними расстилалось зрелище строительства - огромные кольца башенных фундаментов, соединенные друг с другом основаниями стен, и впрямь напоминали издалека громадный кастет. За поприщем замка лежало поле, потом чернел лес. Закат играл в черных ветвях деревьев медными нитями, точно так же, как в волосах Кати.
– Красиво у нас тут, - сказала Катя.
– Этот закат, этот огромный фундамент, как призрак будущего замка.
– Надо предложить князю назвать замок Моррисвиль, - отозвался Владимир Георгиевич, любуясь лицом Кати, ее точеным профилем.
– Для туризма - прекрасно.
– Нет, Лешка отменно придумал - замок Алуэтт, - возразила княгиня.
– И красиво, и соответствует.
– А мне не нравится.
– Во всяком случае, лучше, чем Моррисвиль.
– Самое первое название - Теткин - было и просто, и хорошо, без выпендрежа. Нет, в его высочестве взыграла галломания, вспомнились времена, прожитые в Парижике.
– Во сколько сегодня закат?
– В двадцать пятьдесят три.
– Пойдем.
– Катя встала со своего кресла, взяла Владимира Георгиевича за руку.
– Куда?
– спросил он.
– Не в Парижик. Пойдем, я хочу еще раз взглянуть на ублиеттку.
– Надеешься на то, что она стала глубже?
– усмехнулся, поднимаясь и чувствуя действие бехеровского ликера, Ревякин.
– Я - нет, а вот Лешка просил меня сегодня вечером заглянуть туда. Будешь смеяться, но он предполагает, что именно сегодня вечером ублиеттка должна раскрыться.
– Ну, пойдем заглянем, раз такова княжеска воля.
– С балкона убирать все?
– спросил Виталик.
– Да, можешь, - кинула княгиня, и в который раз Ревякин подивился ее барским замашкам, повелительному тону, обретенному в общении со слугами за время второго замужества.
– Сашок!
– позвала она служанку.
– Подай мне, дружечка, теплую куртку, я под землю отправляюсь. Во ад.
– Во ад-то и голой можно, - пошутила Сашок.
– Там же пекло.
– Много ты разбираешься в адах, - возразила княгиня, одеваясь в черную кожаную куртку на толстом собольем меху.
– Почитай Данте.
– Что ж там, холодно разве?
– Поверху прохладно, потом все горячее и горячее, потом пекло наступает, а если еще глубже, то опять холодает. Сам Люцифер по пояс во льду закован. Вот как. Ну-с, идемте, отец-настоятель.
Когда спустились на лифте вниз и вышли из дворца, у подъезда встретились с Мариной.
– Куда вы?
– спросила она, хлопая обиженно глазами.
– Пойдем подвал посмотрим, - сказал отец-основатель.
– К закату вернемся.
– А я с вами можно?
– Нет, холодно там, а ты легко одета. Нельзя, - вместо отца-настоятеля отказала ей в просьбе княгиня.
– Мы скоро. Только туда и обратно. Да не бойся, не съем я его.
Опять этот властный тон подивил Владимира Георгиевича. Прямо-таки в Вассу Железнову превратилась его Катя за три года жизни со своим хозяином земли русской. И, как ни странно, он находил, что ей это даже идет.
Они отправились пешком. Туда, к призраку замка. Телохранитель Дима, от которого Катя сбежала накануне ночью и который приехал в княжество через пару часов после их приезда, держался чуть поодаль, но не отставал.
– Димон!
– оглянулась на него Катя.
– Шел бы ты отдыхать.