Общество сознания Ч
Шрифт:
– Дно, - со вздохом подытожила Катя.
– Не раскрылась.
Они сидели на корточках, прижавшись щека к щеке, и словно завороженные глазели туда, вниз, на горящее бело-лиловым светом пламя. Было что-то жуткое и величественное в этой немыслимой глубине. И Владимир Георгиевич промолвил:
– Глубизна! Все же потрясающая глубизна.
– А он не доволен, - печально отозвалась Катя.
– Кто?
– Лешка. Представляешь, в последнее время у него появилась идея фикс, будто в жизни ему достается все, чего ни пожелает. Но не без дна, как эта ублиеттка. Ты знаешь, мне кажется, он и во мне стал подмечать изъяны. Должно быть, думает: красавица, но могла быть и получше. Умница, но могла быть и поумнее. Жена, но могла быть и понежнее.
– Так вот почему… - начал Владимир Георгиевич, но не нашел слов для определения того, что произошло у них минувшей ночью по пути в княжество.
– Что «так вот почему»? Ах, это… Не знаю. Ты что, обижен? Не надо. Милый мой в лагере. Обними меня. Послушай! Мы ее сейчас откроем.
– Кого?
– Ублиеттку эту глупую. Вот так, смотри.
Катя стала расстегивать пуговицы своей теплой куртки. Он догадался о ее намерениях, сам быстро расстегнул пальто и накрыл им глотку глубокой скважины. Катя легла на пальто, продолжая вся расстегиваться.
– Ты застудишься, - пробормотал Владимир Георгиевич.
– Мы быстро, - трепетным голосом прошептала она в ответ.
– Я чувствую, сейчас все быстро получится.
Зазвучали удары в дверь пещеры, глухо донесся голос бедного Димона:
– Ваше сиятель… то есть ваше высочество! Вы там?
– Да там! Там!
– крикнула в страшной ярости Катя.
– Жди!
Удары в дверь умолкли.
– Иди ко мне, любимый мой! Скорее!
– ухнул в уши Владимира Георгиевича страстный голос его бывшей жены.
– Представь, что я - ублиеттка.
Все и впрямь на сей раз произошло стремительно. И так, как еще никогда в жизни. Будто факелок вспыхнул и стремглав провалился в бездонную глубизну.
Некоторое время они лежали, вцепившись друг в друга так, будто ничто уже не сможет их расцепить. Потом она робко прошептала:
– Прости, мне дует в поясницу.
Он встал, торопливо застегнулся. Она тоже. Зубы у нее стучали не то от холода, не то от возбуждения. Пальто малость подпровалилось в дыру, словно ублиеттка принялась его всасывать в себя. Отец-основатель спас его, отряхнул, надел.
– Поджигай, - сказала Катя.
Он достал новый факелок, поджег его и, на сей раз чуть-чуть помедлив, бросил. Они снова прильнули щека к щеке над отверстием. Факелок пролетел положенное расстояние, но теперь не ударился о дно, рассыпаясь брызгами, а словно канул во что-то черное, исчез.
– Свершилось, - голосом, полным ужаса, промолвила Катя.
– Что за черт!
– пробормотал Владимир Георгиевич в недоумении.
– Ну-ка, еще разок!
Он взял еще один горючий карандаш, поджег его и бросил в скважину. Повторилось то, что бывало обычно: факелок ударился о дно, брызнул искрами и остался лежать там и ярко гореть.
– Опять закрылась, - сказала Катя.
– Теперь мы знаем, что нужно делать, чтобы ее открывать. Мы нашли ключ к ублиеттке, ты хоть понимаешь это?
– Нет. Надо повторить опыт, - отвечал Владимир Георгиевич, стараясь взять себя в руки.
– Завтра, - улыбнулась Катя, продолжая дрожать.
Владимир Георгиевич встал, распрямился, упершись теменем в потолок пещеры. Расправил плечи, приятно хрустнув лопатками. Катя тем временем ниже склонила лицо к ублиеттке.
– Мы разгадали тебя, ты теперь - наша, - произнесла она.
В следующую секунду откуда-то оттуда, из черной глубизны, поднялся жуткий, утробный, рыдающий стон:
– О-о-о-о-о-о-о-о-о!..
Это не было эхо. Это был чей-то чужой стон. Сама бездна стонала, отвечая на дерзкие слова Кати.
Княгиня Жаворонкова мгновенно вскочила на ноги, впилась ногтями в локоть Владимира Георгиевича.
– Что это было?
– Не знаю… - пробормотал отец-основатель.
– Пойдем отсюда, пожалуй…
Он торопливо схватил край деревянной крышки и накрыл стонущую, раздразненную ублиеттку. В спешке чуть не забыл фонарик. Когда подошли к двери, почувствовал, как дрожат пальцы. Еле попал ключом в скважину.
– Ну, слава Богу, - сказал телохранитель Дима, увидев выходящих из пещеры.
– У меня коленки подкашиваются, - прошептала Катя, всем существом своим наваливаясь на локоть отца-основателя.
– У нас получилось, влагере! У нас получилось, ты понимаешь это? Мы открыли ее. Она есть. Она наша.
– Да… да… - отвечал Владимир Георгиевич, не зная, что и говорить ей. Теперь он прекрасно осознавал, что факелок был бракованный и, прогорев сколько-то, попросту потух. Но этот стон… Ему он пока не мог подыскать объяснения.
– Милый!
– продолжала Катя, и он поневоле оглядывался, не слышит ли телохранитель. Но нет, он шел на достаточном удалении.
– Милый! Теперь ты понимаешь, как я люблю тебя? Между нами нерушимые узы. Ты понимаешь? Мы с тобой единое существо, как бы ни бросала нас жизнь. И вот тебе теперь мое слово. Ты сейчас скажешь Марине, что передумал на ней жениться.
– Да ты что! Опомнись, что ты говоришь!
– Да ведь ты не любишь ее.
– Нет, люблю. И ее, и тебя. Я не могу отказать ей. Ведь ты же не собираешься разводиться со своим Лешкой.
– На Лешке все держится. А что держится на Марине? Я хочу, чтобы ты был только мой. Слышишь? Только мой!
– До чего же ты похожа на своего Лешку.
– В смысле?..
– Тебе всего мало. Надо, чтобы все было без дна. Вот ваш смысл. Тебе мало, что я при тебе и я твой тайный любовник. Надо, чтобы я целиком принадлежал тебе. Вот ваш общий смысл.
– Я сегодня же уеду отсюда ко всем чертям, если ты не скажешь ей, что не женишься.
– Да что за ненасытность такая! Хорошо же, я скажу.