Общество сознания Ч
Шрифт:
– И впрямь молчат собачки. Видать, усопли инфанты наши. Остапа Бендера мне особенно жаль будет, умный был пес.
– А мне Муху, - вздохнула Наталья Константиновна и заплакала.
– О чем?
– повернул к ней голову батюшка.
– О собаках? Эй!
– Да не о собаках, а как они вас били, окаянные!
– плакала матушка. Сейчас ей можно было все простить, все выходки ее строптивого и вздорного нрава.
– Не убили же! Не плачь, Наташенька, не плачь, любезная, - стал утешать ее священник.
– Собачек жалко. Новых заведем. Башки наши заживут, лучше прежнего засияют. Себя-то не накручивай, а то и впрямь плохо с сердцем сделается.
– И… икону тоже жал… жалко, - всхлипывала матушка.
– О-о-о! Икону тоже не жалей, - отвечал отец Василий.
– Мне она не по душе была, эта икона. И впрямь черное что-то в ней, не светлое. Я ее поначалу в храме пристроил, из уважения к Андрею Андреевичу, все-таки подарок ценный, так она, слышишь, Вася?..
– Слышу, батюшка.
– Она упала, да еще две иконки свалила и свечку сбила. Я тогда в избе ее пристроил. Она и в избе упала ни с того ни с сего. Читал я, что Дионисий одно время поддался речам еретиков и что-то там не то стал делать. А вместе с ним и ученики его. Покуда их Иосиф Волоцкий уму-разуму не научил, не возвратил к канонам. Видать, ученик Дионисия, тот Никифор Конец, в период еретических заблуждений и написал сию иконку. Из нее что-то нехорошее проистекает. Прости, Господи, ежели я не прав!
– Должно быть, правы, батюшка, - отозвался Чижов.
– По всему судя, именно этого еретического периода иконы особенную ценность у торговцев представляют. Да и вообще, пятнадцатый-шестнадцатый век! За такую икону и впрямь Клинтон и Ельцин наши большой куш отхватят, если смогут сбыть. А то ведь, не ровен час, их убьют за черного Дионисия.
– И убьют, дураков, - согласился отец Василий.
– Я и говорю, жалко кудеяров глупых.
– Вася, большое тебе спасибо за музыку, - вдруг весело сказала Наталья Константиновна.
– Мне вот эта особенно нравится.
– «Павану» сменил «Лунный свет» Дебюсси.
– Я под нее всегда хорошо засыпаю. А еще под «Лунную сонату» Бетховена.
– Я потому и попросил включить магнитофон, - сказал отец Василий, - что нам теперь, в нашем положении, лучше всего заснуть.
– Послушай, отец Василий, - спустя какое-то время, когда Дебюсси сменил «Лебедь» Сен-Санса, сказала Наталья Константиновна голосом человека, совершившего важное открытие.
– А ведь это он их навел.
– Кто, Наташа?
– спросил отец Василий, тоном показывая, что он уже начинал засыпать.
– Да кто еще! Наш кудеяр, как ты выражаешься, Полупятов.
– Да ну, что ты! Какие у тебя основания?
– А такие. Он нарочно сбежал под вечер. Это раз. Он знал, что, кроме Васи, сейчас у нас никого народу нет. Это два. И потом, помнишь, как этот, в маске Ельцина, сказал тебе: «батя»? Точно так же и уголовник наш выражается. Это три. Да и вообще, я всегда подозревала, что он неспроста к нам приехал. Гада на груди пригрели. Попомните мои слова.
– Окстись, Наташенька, а если он ни в чем не виноват? Нельзя заранее возводить напраслину.
– Вот если не виноват, я при всех покаюсь, и перед тобой, и перед ним.
– Утро вечера мудренее. Лучше постарайся сейчас уснуть.
– Да уж я стала засыпать, а меня осенило. Я аж подпрыгнула.
– Плохо, знать, они тебя привязали, коли ты еще и прыгать способна, - засмеялся отец Василий.
– А я бы сейчас рюмку водки или коньяку с наслаждением выпил. Никак ты там не в силах отвязаться, Натальюшка?
– Вместо коньяка ты бы лучше помолился Анастасии-узорешительнице. Может быть, она отвяжет кого-нибудь из нас.
Молча слушали «Лебедя», потом «Лунную сонату», потом «Мечты о любви» Листа, арию из третьей оркестровой сонаты Баха. Вроде бы после того, как все переживания отхлынули, и хотелось спать, а не спалось. Часы показывали всего лишь без десяти десять. После ухода «Клинтона» и «Ельцина» прошло каких-нибудь полчаса. Впереди была целая долгая ночь.
– А мне кажется, что убийца Кеннеди тут все же ни при чем, - сказал Чижов.
– Нет, на такое гадство он не способен, - кивнул отец Василий.
– Шалопай он отъявленный, но не мерзавец. О, мне вот эта мелодия больше всего нравится. Это Григ, да, Вася?
– «Утро» из сюиты «Пер Гюнт», - сказал Чижов.
– Пробуждается, пробуждается все, - улыбался, слушая музыку, отец Василий. Теперь, когда глаза Чижова перестали слезоточить, потекла жидкость из глаз его духовника.
– Каково мы в нынешнем году Пасху встречаем, а, батюшка!
– как можно веселее произнес Василий Васильевич.
– Да-а-а!
– шмыгнул носом священник.
– Ничто не случайно в этом мире. Ведь в самую Страстную пятницу…
– А вот я недавно обнаружил такое, - продолжал Чижов.
– В какой день полетел Гагарин? Двенадцатого апреля. В день Иоанна Лествичника, который написал «Лествицу», а лествица - в небо.
– Совпадение, но не случайное, - промолвила матушка.
– Таких совпадений много, - сказал отец Василий.
– И все же какие хорошие оказались Клинтон и Ельцин. Ну побили, ну черного Дионисия забрали, ну связали, ну даже если собачек потравили. А ведь могли бы и дом поджечь, чтобы совсем без свидетелей. Ан нет, пожалели нас. Я на них, пожалуй, даже в милицию заявлять не стану.
– Еще чего! Не станет он! Нет уж, если икона ценная, ее надо вернуть!
– сменив доброе свое начало на вздорное, проскрипела Наталья Константиновна.
– И икону вернуть, и гадов этих в тюрьму упечь.
– Ну вот, опять ты, Наташа, - проворчал отец Василий.
– Вот лишь бы поспорить со мною! Вот натура хохляцкая!
– А вы, Наталья Константиновна, разве хохлушка?
– с улыбкой спросил Чижов.
– Родители мои украинцы, - ответила матушка.
– Но я сама себя считаю русской, потому что у меня муж русский. А икону все равно надо вернуть. Мы ее лучше продадим, а деньги… Ой, что это? Гляньте-ка на свечу!
Свеча на столе и впрямь вдруг повела себя очень неприлично. Ни с того ни с сего она стала клониться, гнуться, неся огонек свой прямо в сторону лежащей поверх конфетницы газеты.
– Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!
– зашептал отец Василий, пытаясь подскакать на стуле к пожароопасному концу стола, но он только шатнул стол, свеча дрогнула, коснулась огоньком угла газеты, и газета занялась, будто только того и ждала.
– Вот вам и не подожгли!
– плаксиво промолвила матушка.
– Зубами скатерть сорви, отец Василий!