Общество сознания Ч
Шрифт:
Потом она затеяла катание в легкой двухместной коляске, запряженной одной лошадью. Белокуров хотел было отказаться садиться с княгиней и Сережей, но, видя, как сын хочет этого катания, согласился.
– Сможете управиться?
– спросила княгиня, предлагая ему вожжи.
– Должен смочь, когда-то умел, - прокряхтел главный бестиарий, усаживаясь поудобнее.
Умение водить упряжку быстро воскресло в нем, едва только поехали. Сердце билось от волнения и восторга.
– Бред какой-то!
– воскликнул Белокуров.
– Сбежали от матери и жены, от Москвы и Америки и катаемся на лошадке в княжестве Жаворонки. Ведь бред?
– Бред, - согласилась княгиня.
– Брред! О, папа! Брред!
– закричал ликующий Сережа, тесно сидя между мощным афедроном своего отца и изящным задом княгини Жаворонковой.
– Белокуров! Я уже безудержно люблю вас обоих! Можете вы хоть это понять, дубина стоеросовая?
– Бред, бред и бред!
– возражал главный бестиарий.
– Бред-бери. Нам, барыня, это ни к чему. Мы люди простые, неграмотные. Нам про любовь не надоть.
– Проклятый! Усы он сбрил! А что доказал? Лишний раз проявил свой мужской норов и свое мальчишество. И думал, я отступлюсь?
– А мы убегем!
– Сережу не отдам!
– Еще как отдашь! Нет, ни в прогрессивную Америку, ни в отсталое средневековье! Ему, быть может, суждено Россию спасти? В нем четыре души, как говорят некоторые гады-колдуны.
– За вами пойду. Хоть в Сибирь, хоть Россию спасать!
Сделав кружок, Белокуров подъехал туда, где стояли Тетерин и отец- основатель, и остановил лошадку.
– Хорошая коляска!
– похвалил он.
– Старинная. Наши жаворонковские мастера привели ее в родное состояние, - похвалилась княгиня.
– Идеи жаворонства живут и побеждают. Слава великому отцу-основателю!
На лице у Ревякина впервые мелькнула улыбка.
– Ну что?
– спросила княгиня у бестиария.
– Отправимся к сельскому священнику если не верхом, то в коляске?
– Путь-то не такой уж и близкий, - покачал головой Белокуров.
– Только в авто!
– Белошкуров вы после этого, а не Белокуров!
– был приговор владычицы замков, дворцов и конюшен.
– То-то моя жена не захотела носить мою фамилию, - болтанул главный бестиарий.
– Не стала ни Белошкурой, ни Белокурвой.
Сережа из коляски вылезать наотрез отказывался, плакал и при этом почему-то кричал:
– Слава! Слава комару! Бидителю!
– Маленький, - сочувствовала ему княгиня.
– Не любит он тебя, тащит! Не видать тебе с ним никаких удовольствий.
– Удовольствиями граждан разрушается достояние Отечества, - отчеканил главный бестиарий свою любимую римскую пословицу.
– Отечества, которого нет и которого трижды не будет, - сердито возразила княгиня.
– А вот тут неправда ваша, - сказал Белокуров вдруг так строго, что даже Сережа перестал упираться и согласился покинуть легкий экипаж.
Потом они еще долго гуляли по княжеству, ведя все те же разговоры, которые под конец уже стали нестерпимо раздражать Бориса Игоревича. После прогулки Прокофьич уложил малыша на пару часиков поспать, а заодно и сам намеревался вздремнуть. Сережа не капризничал и был покорен, его удовлетворяло, что им так вплотную занимаются: долго гуляют, показывают лошадок, катают. Казалось, он даже осознает, что его принимает у себя в гостях не просто тетя Катя, а княгиня, хоть и ненастоящая, новорусская.
Затем княгиня повела гостей в подвалы дворца, где имелись сауна, спортзал с тренажерами и небольшой бассейн с ледяной водой. Тут она с ними ненадолго попрощалась, сказав:
– Двух часов вам хватит? А я пока пойду. побуду немного в одиночестве. После вас немного попарюсь и ополоснусь перед дорогой.
– Экстравагантная женщина!
– сказал Тетерин, когда она ушла.
– Она хорошая, - со вздохом согласился отец-основатель.
– Даже слишком, - засмеялся Белокуров, отчего оба поглядели на него вопросительно.
Парилка была крепкая, из нее выбегали и прыгали в ледяной бассейн, потом опять лезли в парилку. В холодильнике можно было обрести пиво, белое столовое вино, водку, креветок, мидий, раков, семгу и даже ропанов. Трижды попарившись и окунувшись, угостились кто чем понемножку и снова полезли в жар парилки. Уселись на верхнем полке, дыша тяжко и счастливо, быстро покрываясь восковыми каплями пота.
– Эх, до чего ж хорошо!
– выдохнул Белокуров.
– Кажется, ведь и положено перед Пасхой намываться, - произнес Тетерин.
– Чтобы с чистым телом и чистой душой встречать.
– Тело-то мы успеем отчистить, - сказал отец-основатель.
– А что, брат двойник, сильно загрязнена душа?
– спросил его главный бестиарий.
– А у вас?
– сердито ответил вопросом на вопрос Ревякин.
– У меня-то?
– хмыкнул Борис Игоревич.
– Не душа нынче у меня, а бомж немытый, гнилой и смердящий.
– Красиво сказано!
– рассмеялся Тетерин.
– Ваша чище?
– спросил его Ревякин.
– Тоже бомж, - мотнул головой голый палеоантрополог.
– Стало быть, наши души будут Пасху встречать как бомжи, - подытожил отец-основатель.
– А ваша-то душа чем перепачкана, главный идеолог светлого птичьего будущего?
– спросил Белокуров.
– Не скажу, - буркнул тот.
Наступило молчание. потрескивала печка, было слышно, как стукаются о доски капли пота трех бомжедушных грешников. Вдруг дверь парилки со скрипом, резко отворилась - и на пороге выросла фигура голой женщины. Три мужских сердца разом дрогнули.
– Ох и накочегарили! Не продохнуть!
– прокряхтела голая княгиня Жаворонкова, закрывая за собой дверь и не спеша усаживаться на полок, красуясь своим холеным телом. На нижнем полке места хватило бы еще для двоих, но она села на средний, прямо у ног Белокурова. Теперь перед ним были ее плечи, спина, затылок, сияющий черными волосами. Внутри у главного бестиария все съежилось. Он постарался прикрыться полотенцем, на котором сидел, и заметил, что Тетерин совершает то же самое, а Ревякину все равно. Что делать дальше - непонятно.