Очерки Фонтанки. Из истории петербургской культуры
Шрифт:
Однако на известие о смерти Виельгорского Глинка написал в Москву: «Граф М. Ю. принадлежал к разряду тех немногих людей, которым, кажется, никогда умирать не следовало. Наши мелкие недоразумения и вспоминать не хочу, а помню только его дружбу и доброжелательство ко мне».
О «шайке сумасбродных жуиров» (так называемой «кукольниковской братии») мы еще поговорим позже. Но удивительно то, что даже Виельгорский не разглядел сути того, что создал Глинка.
Только лет двадцать спустя эстафету Глинки подхватил Рихард Вагнер.
А в феврале 1842 года в Петербург приехал Ференц Лист. «У Одоевского, – вспоминал Глинка, – Лист сыграл с листа несколько номеров „Руслана“ с собственноручной, никому еще не известной моей партитуры, сохранив все ноты, ко всеобщему нашему удивлению» [с. 103].
На одном из концертов Лист предложил публике дать темы для импровизации и сыграл свою фортепианную транскрипцию марша Черномора. А на холостяцкой пирушке, устроенной Глинкой в его честь, он снова сыграл и Марш Черномора, и увертюру, и Персидский хор из «Руслана и Людмилы» [с. 104].
Вместе с Листом, Одоевским и Виельгорским Глинка посетил салон А. О. Смирновой-Россет. Лист, по ее словам, «играл с листа партию оркестра из „Руслана и Людмилы“, после чего Глинка спел ему „Песнь песней“ [ «В крови горит огонь желанья…»]. Я перевела стихи Пушкина, Лист закрыл рояль, говоря: „После этого нельзя ничего слушать, это перл поэзии и музыки“».
А вот что писал Ф. А. Кони: «В воскресенье [18 апреля 1843] давали на Большом театре 33-е представление «Руслана и Людмилы» М. Ю. Глинки…
Лист не проронил ни одной нотки и после последнего действия вышел из театра с лицом, выражавшим изумление и полное удовольствие. Странно: первому европейскому музыканту опера не показалась длинною и скучною. Вот, судите после этого о критиках „Руслана и Людмилы“» [189] .
Только в 1904 году, к столетию со дня рождения М. И. Глинки, была предпринята первая попытка сократить количество сделанных ранее в «Руслане и Людмиле» купюр, а впервые целиком эта опера была дана лишь к 150-летию композитора.
189
Глинка в воспоминаниях современников. С. 349.
Выдающаяся оперная певица Е. И. Збруева, обладательница редчайшего по красоте и мощи голоса (контральто), выступавшая в Париже в 1907 году, рассказывала о том, что Полина Виардо пригласила ее к себе и попросила спеть. После того как артистка исполнила арию Ратмира «И жар и зной», Виардо сказала: «А теперь – „Она мне жизнь, она мне радость“, очень, очень прошу. Пожалуйста, спойте». Так как Збруева не захватила нот, то Виардо предложила проаккомпанировать на память. «И вот старушка, много десятков лет уже не певшая, все же замечательная пианистка (ученица Мейзенберга и Листа), села за рояль и нота в ноту, как по клавиру, проиграла весь аккомпанемент арии „Она мне жизнь, она мне радость“, арию, которую сама Виардо, вероятно, когда-то пела образцово. Я кончила. При мертвой тишине. Виардо осталась сидеть за роялем, а когда подняла голову, у нее на глазах были слезы. Я склонилась к ней и поцеловала у нее руку. Эту минуту моей жизни я никогда не забуду» [190] .
190
Музыкальное наследство. М., 1962. Т. 1. С. 110–111.
Но мы забежали далеко вперед, вернемся в середину века. В 1844 году Глинка вновь уезжает за границу, на этот раз во Францию и Испанию. В Париже он знакомится с Гектором Берлиозом, который включил в свой концерт произведения Глинки, в частности «Лезгинку» из «Руслана и Людмилы».
После того как в апреле 1845 года Михаил Иванович дал в Париже авторский концерт, имевший большой успех и вызвавший множество восторженных откликов, Берлиоз писал о нем: «Талант Глинки гибок и разнообразен; его стиль имеет редкое преимущество… Глинка может быть прост и даже наивен, но никогда не снизойдет до пошлого оборота…
Он великий гармонист и пишет для инструментов с тщательностью и знанием самых их сокровенных свойств, что и делает его оркестр в числе современных – одним из самых передовых и полных жизни… Это достоинство чрезвычайно редко, и когда композитор присоединяет к нему отличную гармонию и красивую, чистую, точную и блестящую оркестровку, он вполне заслуживает занять место между первыми композиторами своей эпохи» [191] .
Все годы работы над «Русланом и Людмилой» Глинка жил под тяжестью бракоразводного процесса. Петербургская консистория, первая судебная инстанция, где рассматривалось дело о незаконном, при живом муже, браке его жены с конногвардейским офицером Н. Н. Васильчиковым, сочла, что факт повторного брака Марии Петровны «не доказан», хотя при этом и священник, венчавший их, и молодой офицер были осуждены. Глинке же в его прошении о разводе было отказано. И лишь во второй инстанции, Синоде, куда была подана апелляция, его освободили наконец от подписки о невыезде, а спустя несколько лет был расторгнут и брак.
191
Статья Берлиоза о Глинке в русском переводе под названием «Мнение Берлиоза о М. Глинке» опубликована: «Санкт-Петербургские ведомости», 1845, 19 и 20 апр.; «Московские ведомости», 1845, 26 и 28 апр. Перепечатано «Глинка. Творческий путь». Выпуск 2. М., 1955. С. 257–261.
Для Глинки это время было годами мучительных испытаний: только расторжение брака и лишь по такой причине давало ему возможность соединиться с той, которую он горячо полюбил. Это была Екатерина Ермолаевна Керн – дочь Анны Петровны, музы Пушкина.
И знаменитый свой романс на стихи Пушкина, адресованные ее матери, Глинка посвятил ей.
Но… по мере того, как тянулся процесс, у самого Глинки все отступало перед желанием вырваться из петли судебного сутяжничества: «У меня сумели отнять все, даже энтузиазм к моему искусству!». У Екатерины Ермолаевны заподозрили чахотку, и Глинка помог ей с Анной Петровной уехать на юг. А когда в 1842 году они вернулись в Петербург, Глинка отметил в своих «Записках», что «видался с ней часто, дружески, но уже не было прежней поэзии и прежнего увлечения» [с. 111].
В 1852 году Екатерина Ермолаевна вышла замуж и стала матерью Юлия Михайловича Шокальского, знаменитого русского ученого-географа, председателя Русского географического общества, почетного члена Академии наук СССР. В Петербурге, в переулке Гривцова, есть лекторий имени Ю. М. Шокальского. Как, оказывается, оно близко, это далекое прошлое!
Еще раз обратим внимание на фразу Глинки «У меня сумели отнять все, даже энтузиазм к моему искусству!». И не забудем, что Глинка все это время работает над новой оперой! Мы уже говорили, что Глинка и сам себе не мог объяснить, что же происходит с его новым детищем, но воспринимал происходящее очень болезненно. А в таком состоянии ему, как ребенку, нужна была поддержка, ласка.
Он нашел такое место в доме Нестора Кукольника, который жил в это время сначала на углу Вознесенского проспекта и Мойки, а затем – в Глухом переулке (ныне – пер. Пирогова, 8, на углу Фонарного переулка).
К самой же «кукольниковой братии», как их называли, современники относились по-разному. Многим не нравилось общество, в котором вращался Глинка. Эти «господа, – как пишет в своих воспоминаниях П. А. Степанов, брат художника Н. А. Степанова, – несмотря на все их благодушие, не могли окружать его здоровою атмосферою… Умственным занятиям очень вредят ужины, да и на организм действуют сокрушительно. <…> Ох, эти ужины» [192] .
192
Глинка в воспоминаниях современников. С. 59, 184–185.