Одна на миллион
Шрифт:
— Желающие? — Кира Павловна оторвала голову от классного журнала и оглядела класс взглядом своих карих глаз. Разумеется, никто не поднял руку. — Ну, тогда сама я выберу тех, кто желает.
Я сидела на второй парте во втором ряду, и мне было отлично видно, как женщина водила карандашом по журналу вдоль столбика с фамилиями учеников. В голове эхом стучало “Только не меня, пожалуйста, только не меня”.
— Кира Павловна, можно мне?
Я знала, где сидит доброволец — пятая парта, третий ряд.
— Пожалуйста, Никита, — женщина указала рукой на небольшое
Никита ловко прошёл между партами и вскоре оказался на нужном месте. Теперь нас разделяла лишь одна парта, за которой сидели две моих одноклассницы.
— Ты знаешь, что у него сегодня день рождения? — послышался шёпот за моей спиной, и я прислушалась.
— Ну да.
— Как думаешь, он будет устраивать вечеринку?
— Понятия не имею. Но, если и будет, то, поверь мне, я узнаю об этом одной из первых.
— Почему?
— Алина, блин, не тупи! Ни одна тусовка в этом городе не проходит без моего участия.
Я прыснула в кулачок. Иногда я забывала, насколько большое самомнение у Зои Тимофеевой.
— Третья парта! — воскликнула Кира Павловна, и шёпот тут же прекратился. — Тимофеева и Романова, будете следующими.
— Извините, — недовольно буркнула Зоя.
Я повернулась через плечо и бросила на неё мимолётный взгляд. Такая красивая девочка, подумала я, и такой поганый характер.
— Я подготовил не совсем то, что вы имели в виду, даже если задание и предполагало свободу во всём, включая автора произведения. В общем, стихи Виктора Робертовича Цоя под названием “Дождь для нас”. С вашего позволения, я зачитаю только отрывок.
Я перевела заинтересованный взгляд с Никиты на Киру Павловну, ожидая её реакции. Но она лишь кивнула.
— Ты видишь мою звезду / Ты веришь, что я пойду. / Я слеп, я не вижу звезд / Я пьян, но я помню свой пост. / Ты смотришь на Млечный Путь / Я — ночь, а ты — утра суть. / Я — сон, я не видим тебе, / Я слеп, но я вижу свет.
Никита замолчал. Все те мгновения, что он читал стихи, он смотрел куда—то немного выше моей головы, поймав взглядом одну точку, а я смотрела только на него, не отрываясь. Красивый, думала я.
— Что ж, неплохо, — произнесла Кира Павловна, — А теперь скажи нам, почему твой выбор пал именно на это произведение?
— Всё просто — и не надо даже смотреть сквозь строки, — Никита разговаривал у доски так легко, словно он стоит не перед тридцатью людьми, а лишь перед одним. — Рассказчик, назовём его абстрактный “Он”, и человек, про которого Он рассказывает, пусть это будет абстрактная “Она”, дополняют друг друга. Он слеп, а Она — нет, и Она ведёт Его, Она верит в Него, в то, что он когда—нибудь тоже будет смотреть на звёзды, и они смогут сделать это вместе. Но, в то же время, они такие разные, и это круто, потому что именно в этом и есть смысл — найти кого—то, кто, будет дополнять тебя … найти кого—то особенного, кто будет смотреть на твою звезду с таким благоговением, словно она его собственная.
В классе воцарилось молчание. Но если все остальные просто были поражены красотой сказанных Никитой слов, то я, в свою очередь, лишь прокручивала их в голове, пока наконец не поняла, что именно меня так смутило. Наклонившись к сумке, стоящей на полу, я вытащила записку, которую случайно украла у Никиты, и осторожно, чтобы Варя не обратила внимание, развернула её.
“Я сделаю для неё звёзды … Она особенная, она поймёт”.
Девушка, которую он любил, находилась здесь, в классе.
— Не круто, Никита, а замечательно или восхитительно. Я же просила — никакого сленга в стенах этого кабинета.
— Извините, — произнёс Никита, улыбнувшись.
— Хорошо, садись. Но только четыре.
Никита довольно хлопнул в ладоши и направился к своему месту за последней партой. Я уже не смотрела на него, уткнувшись носом в записку и пытаясь сообразить, кто может быть этой особенной девушкой. К счастью, на это у меня было достаточно времени — меня так и не спросили.
Я и Варя сидели в столовой после третьего урока, по привычке занимая самый дальний стол в углу, чтобы можно было спокойно разговаривать и не бояться, что кто—то услышит.
— Никита сегодня такие красивые слова на литературе говорил, — начала она.
Я оторвала глаза от тарелки с макаронами, в которой равнодушно ковырялась вилкой, и пожала плечами.
— Это не его слова, собственно, а Цоя.
— Но он их так красиво объяснил! — настаивала Варя.
У меня начинало складываться впечатление, что она специально описывает Никиту передо мной в самом что ни на есть лучшем свете. Весь предыдущий час, например, который пришёлся на урок геометрии, она рассказывала мне о том, какой Никита молодец, что не ходит и не орёт на каждом углу, что у него сегодня день рождения, чтобы его все поздравляли, а ещё о том, как ему идёт эта синяя рубашка в зелёную клетку.
— Рит, ну перестань! — вдруг воскликнула Варя, хотя я ничего не делала.
— В смысле? — уточнила я.
— В том смысле, что перестань делать вид, будто бы он тебе не нравится.
— Я не знаю …
— Всё ты знаешь. А даже если и нет, то тогда поверь мне — я знаю. И вижу.
— Что ты видишь?
— А то, как ты красными пятнами покрываешься, когда Никита появляется в радиусе видимости.
Я тяжело вздохнула, отодвинула от себя тарелку с макаронами и уронила голову на стол.
— Что ты от меня хочешь? — пробурчала я.
— Признайся, что он тебе нравится.
— А смысл? Ему нравится другая, он сам мне сказал. Кто—то из нашего класса, в кого он влюблён уже практически десять лет.
— Ох, — только и произнесла Варя.
Всё оставшееся время мы провели в тишине — я, упершись лбом в стол, и Варя, положившая ладонь мне между лопаток. Она жалела меня, потому что слишком хорошо меня знала: мне никогда в жизни никто не нравился. Я позволяла себе смеяться над любыми отношениями, включая отношения самой Вари с её парнем Максимом, которого забрали в армию прошлой осенью. А сейчас она сама может надо мной смеяться, но не делает этого, потому что она намного лучший друг, чем я.