Однажды в Лопушках
Шрифт:
По спине пробежал холодок.
— Но я заглядываю… на осенние костры, пожалуй, и поделюсь своей кровью. А там будет, что будет, — сказано это было с печалью.
И…
…определенно, не стоило верить красивым женщинам.
— Она велела тебя найти.
— Матушка?
Калина покачала головой, и холодок стал ощутимей.
— Будто у меня иных забот нет. Мне в другом месте быть бы, но иногда отказать… невозможно, — она слегка поморщилась. — Ты пришел. И ушел. Ничего не оставил. Нехорошо это. Невежливо.
— Мне…
— Помоги подняться, ноги затекли. Устала я тут сидеть. Где был? Еле дождалась.
Вот ведь, и знакомы-то всего ничего, а она уже с вопросами. Но Беломир хмыкнул:
— В город ездил. Нужно было со старым другом встретиться. Отдать кое-что.
— Кровь Марусину?
— А…
— Она жаловалась, что пол-литра сцедил.
— Да там и ста миллилитров не будет! — возмутился Беломир. Вот… женщины.
— Может, и так…
— Слушай, а тебя в принципе ничего не смущает?
— А что должно? — она разминала ноги.
— Ну… как бы… ночь на дворе. И темень. А ты сидишь тут, веночки плетешь.
— Надо же чем-то себя занять, — пожала плечами Калина. — А что ночь, так… самое время. Идем.
И за руку потянула. Мелькнула мыслишка, что ничем хорошим этот поход не закончится. И надо бы отказаться вежливо. Но что-то подсказывало, что не позволят.
— Или боишься?
— Боюсь, — Беломир не сделал ни шага. — Я взрослый адекватный человек. Я боюсь идти ночью к жертвенному камню темной богини.
— Думаешь, сердце вырежу?
— А не вырежешь?
— Ну… — Калина ненадолго задумалась. — Если такова будет её воля, то, возможно, и вырежу.
— Вот-вот, — Беломир прижал руку к груди. — Понимаешь… как бы тебе объяснить. Я еще пожить хотел бы. Наверное. Честно… сам не знаю.
— Запутался?
— Есть немного.
— Она поможет. И… нет, твоя смерть ей без надобности. Но в тебе есть то, что ей нужно.
— Как-то вот… только не обижайся, но звучит это не слишком обнадеживающе.
— Я не обижаюсь. Но… — Калина склонила голову. — Это надо тебе. Не ей. Древняя тьма тебя сожрет.
Беломир хмыкнул. Надо же… как просто. Древняя тьма. Никаких негативных энергетических потоков, локальных аномалий саркомоподобного типа развития и прочей научной лабуды, которой умники пытались прикрыть очевидное: они понятия не имели, что происходило с Беломиром.
И как это остановить.
И вообще…
— Древняя тьма — хороший аргумент.
— Ты долго её носишь, — Калина подхватила его под руку, и жест этот получился до крайности хозяйским.
— Да уж прилично.
— Устал?
— Есть немного.
— Ты сильный. Другого кого сожрала бы.
— И меня сожрет, — особых иллюзий Беломир не испытывал. Впрочем, как и страха. Он свое отбоялся. А умирать не страшно, только бы еще Наташку вытащить.
И племяша найти.
Или племянницу.
А здесь… здесь не обойтись без помощи. В сельсовете зарегистрировано две дюжины детишек потенциально подходящего возраста.
Глянуть бы на них.
Свою кровь Беломир почует, с тьмою ли древней или без неё, но… дальше-то что? Может, от непонимания и медлил. Ведь, если подумать, живет себе где-то женщина. Хорошо или плохо, но как-то ведь живет. А тут он со своим признанием.
И отец следом.
С него ведь станется, получив новую надежду рода, прибрать её к рукам. Особенно если мальчишка… одаренный мальчишка. И… и обманываться не стоит. За Беломиром приглядывают точно так же, как и за Николаем. А стало быть, любой неосторожный поступок может боком выплыть.
Сашка не зря семью прятал.
И теперь Беломир не был уверен, стоит ли её искать.
Шли… молча. Будущая жрица задумалась о чем-то вечном и глубоком, что, впрочем, не помешало ей напялить венок на голову Беломира. Он как-то сразу и проникся, вспомнив, что в древности жертвы богам украшали.
Давешняя поляна открылась с другой стороны. И главное, Беломир точно помнил, что добраться до нее не так и просто, а вот поди ж ты, только до лесу дошли, и вот нате вам, поляна.
Мох в лунном свете кажется черным.
Камень белым.
И кости из мха выглядывают, серебрятся. Красиво. По-своему.
— Иди, — Калина руку выпустила и к камню подтолкнула.
— И… делать-то что?
— Не знаю. Сам придумай.
Придумай? Да он с детства фантазией не отличался. А тут богиня… и что она говорила? Пришел и ушел. Не поздоровался, подарка не оставил.
Невежливо.
А ведь женщина и…
— Доброго дня… то есть, ночи, — сказал Беломир, откашлявшись. Оглянулся на жрицу, которая, присев на коряжину, снова плетением венка занялась.
То ли любила это занятие, то ли посчитала, что одного венка для украшения жертвы будет маловато.
— Прошу простить меня за неучтивость. Я и в мыслях не имел обидеть вас…
…вот как-то глупо со стороны, наверное, выглядит. Стоит он перед камнем навытяжку и разговаривает в пустоту. И главное, пустота эта ощущается.
А камень…
Камень белый, что из молока отлитый, и гладкий такой, и тянет прикоснуться… и… надо что-то подарить. А вот что? В карманах карамельки треклятые и только-то… карамелькой богиню угощать как-то совсем не комильфо, но рука сама тянется, сыплет все, что есть, вместе с крошками и мятым талончиком, завалявшимся невесть с каких времен.
Нелепые подношения касаются камня, чтобы исчезнуть.
А Беломира обдает горячею волной, с ног до головы. И дышать становится невозможно, а то темное, спеленутое зельями целительскими, приглушенное, но живое, вдруг вскидывается навстречу. И боль пронзает тело, корежит, сбивая с ног.