Однокурсники
Шрифт:
— Послушай, Тед, знаю, у вас там уже поздно, поэтому буду краток. Мы действительно хотим, чтобы ты у нас работал, и с нетерпением ждем письма с твоим согласием, чтобы включить тебя в список преподавателей для нашего рекламного справочника.
— Спасибо, Билл, — ответил Тед, стараясь изо всех сил, чтобы голос его звучал трезво и искренне.
И то и другое далось ему с трудом.
Завтра Теду предстояло пережить самый мучительный день в своей жизни. И не только потому, что он страдал от похмелья. Ему надо было каким-то образом собраться с духом и войти в здание Бойлстон-холла. Дойти до деканата классического отделения. Пожелать доброго утра секретарше, словно ничего не произошло.
И что того хуже — надо было встречаться лицом к лицу со своими старшими коллегами и обмениваться любезностями, подавляя свое любопытство и дикую злость, распиравшие его изнутри.
Когда он оказался на территории Гарвардского двора и проходил мимо памятника Джону Гарварду, то испугался, вдруг он сейчас встретит Джона Финли и его кумир будет ругать своего ученика за то, что он стал «неудачником».
Но Тед понимал, что ему необходимо вытерпеть все, чтобы вернуться в нормальное состояние. И он не мог сидеть и дуться, как Ахиллес в своем шатре. Конечно нет, тем более что отныне он перестал быть великим героем — по крайней мере, в глазах всего Гарварда. Его забаллотировали. Отказались принять в клуб.
С девяти до десяти утра он, двигаясь как во сне, провел занятие по греческому языку для начинающих. Затем отправился в деканат за почтой, умышленно стараясь сохранить охватившее его состояние оцепенения.
Ему повезло — в деканате никого из коллег не оказалось, и все, что от него потребовалось, это обменяться ничего не значащими приветствиями с секретаршей. Тед пришел в восхищение от ее способностей не выдавать своей осведомленности — а ведь она действительно все знала о вчерашнем событии. Он мысленно пошутил, мол, это качество роднит факультетских секретарш с сотрудниками похоронных бюро. И тем и другим нужно обладать способностью сохранять приветливое выражение лица, находясь в самом эпицентре несчастья.
Однако, идя на лекцию, которая начиналась в одиннадцать, он почувствовал, как в нем снова взыграл адреналин. «Какого черта, — подумал он. — Я не собираюсь запарывать лекцию перед своими студентами только потому, что какие-то мерзавцы дали мне пинка под зад».
К счастью, тема лекции, «Трагедия Еврипида «Ипполит»», позволяла углубиться в эту проблематику. Он будет говорить о несправедливости богов.
Тед занял место за трибуной и прочел самую волнующую лекцию в своей жизни.
Студенты ему аплодировали — редкий случай в середине семестра.
«В гробу я видал всех гробологов, — думал он. — Разве эти придурки умеют, как я, увлечь своими лекциями всю аудиторию? Нет уж, черт побери, может, карьеру мою и помяли, как бумажный стаканчик, но меня самого им раздавить не удастся».
Маленький сын встретил его у порога. «Вот, — подумал Тед, — по крайней мере, единственный парень, который по-прежнему считает, что я — замечательный».
Он поцеловал Сару и, пока она готовила ужин, отправился выполнять ежедневный ритуал по укладыванию сына в постель. Кульминацией всего действа было исполнение Тедом, правда немного фальшиво, греческой колыбельной песни «Nani to moro mou, nani».
Лишь потом он присел за стол на кухне рядом с Сарой и стал постепенно снимать с себя мысленные доспехи, которые носил весь день.
— Что ты чувствуешь — ужасное отчаяние или отчаянный ужас? — ласково спросила она.
— Ну, я пережил свой первый день в качестве «пустого места», не пытаясь кого-нибудь поколотить или броситься в реку Чарльз.
— Вот и хорошо, — сказала она, улыбаясь.
Зазвонил телефон.
— Прости, Тед, я забыла снять трубку перед тем, как мы сели за стол. Давай я скажу, что ты не можешь подойти, кто бы это ни был.
Но Сара не стала сразу вешать трубку.
— Это Робби Уолтон, — сообщила она мужу. — Думаю, тебе стоит поговорить с ним. Он действительно очень за тебя переживает.
Тед кивнул и подошел к телефону. Когда Роб, первый студент, написавший под его руководством дипломную работу, окончил Гарвард и стал преподавать в университете Кентербери, он поклялся своему учителю в вечной благодарности.
— Как Гарвард мог так поступить с вами? — гневно возмущался Роб.
— Изменение траектории полета мяча, как в крикете. Хотя это послужит уроком всем нам.
— Как бы то ни было, готов спорить, у вас наверняка тысяча других предложений. По крайней мере, вы этого заслуживаете.
— Есть у меня парочка, — ответил Тед неопределенно. — А как идут дела в Кентербери, Роб?
— Неплохо. Есть несколько просто блестящих студентов, и места здесь невероятно красивые. Впрочем, кафедра классического отделения довольно скромная. Я хочу сказать, таких, как Тед Ламброс, там нет.
— Может, это потому, что не приглашаете, — ответил Тед полушутя.
— Вы хотите сказать, вы действительно могли бы согласиться приехать сюда?
— Честно говоря, в нынешней ситуации я и сам еще не знаю, чего хочу. Может, и махну куда глаза глядят — надоело жить по плану.
Робби неожиданно разволновался.
— Ой, послушайте, если вы серьезно насчет Кентербери, я утром первым делом сообщу о вас декану. Господи, да он просто рехнется от радости!
— Хорошо, — как бы между прочим произнес Тед, — будет интересно посмотреть, что произойдет, если ты расскажешь ему об этом. Спасибо, Роб.
— И какой коварный план зреет сейчас в твоей голове? — спросила Сара, когда он вернулся за стол.
— Милая, этот небольшой маневр называется «оставить за собой право выбора».
— Я бы назвала это жульничеством.
— Сара, неужели так ты ничему и не научилась? Жульничество — единственный способ играть в академические игры.
Робби позвонил через два дня. Он торжествовал.
— Я так и знал, — взахлеб рассказывал он. — Я дал вашу книгу Тони Тэтчеру — он декан факультета гуманитарных наук, — и она привела его в полный восторг. Он поручил мне договориться с вами о дате, чтобы вы прочитали у нас лекцию. Может быть, в среду, четырнадцатого?